Силонос зашел в синагогу. Его никто не остановил. Он быстрым взглядом окинул помещение и самозабвенно молящихся людей. В помещении ничего не изменилось с тех пор, как он с Эльазаром впервые здесь побывали.
Невысокое здание, сложенное из хорошо подогнанных камней, было тщательно оштукатурено изнутри. Под потолком и параллельно полу пролегали широкие полосы цветного орнамента, сотканного из часто повторявшихся геометрических фигур.
По углам здания, от потолка до пола, опускались ленты искусно нарисованных виноградных лоз. И лишь на одной стене, расположенной напротив арон-акодеш, выделялась фреска с изображением большой группы израильских воинов в боевых греческих доспехах. Они защищали Иерусалим от наступавших персов.
"За одну только эту фреску парфяне разрушат до основания здание синагоги, — невольно подумал Силонос, — не говоря уже о поимке отряда лазутчиков, при помощи западни, созданной иудеями и передачи пленных ему, Силоносу."
Время истекало, и он принял решение.
В этот самый миг Нафтали завершил субботнюю молитву и, увидев Силоноса, тот час же направился к нему. Он приветливо улыбался, но то была улыбка обреченного.
К ним подошли еще несколько человек, все они были закутаны в большие молитвенные покрывала — таллиты. На их лицах отражалась безысходность, тревога, печаль.
По рассказам Эльазара Силонос знал, что в синагоге или, как её называли иудеи, в Доме Собраний не только молились, проводили традиционные церемонии и празднества, предписанные Торой, но и вели деловые разговоры, заключали сделки.
Используя эти знания, Силонос сообщил, что принес деньги за ремни и воловьи шкуры, а также за выполненную работу.
Ответом было молчание. Затем вперед вышел Нафтали и тихо, но отчетливо произнес: — Денег мы не возьмем. И не только потому, что сегодня святой день — суббота и нам не положено пачкать руки деньгами. Это была наша последняя услуга, которую община могла оказать вам лично, другу иудеев, а так же уходящим защитникам. И прошу вас, Командующий армией, принять эту услугу как знак признательности за спокойствие, подаренное общине в течение всех лет вашего здесь пребывания.
Силонос молчал, но почувствовал, что к горлу подкатывает ком, как давным-давно, в его далёкой юности, когда он узнал о гибели отца, самого дорогого ему человека. Как и тогда, он насупился и с трудом проглотил этот ком.
Нищие дарили ему самое дорогое, что у них оставалось — свою жизнь.
— Нет, — твердо сказал он, — я не могу принять эту жертву.
И увидел на лицах молящихся растерянность и недоумение.
Они не понимали, что хотел от них эллин. Почему он заставлял их принять деньги и именно сегодня, в их священный день?
Может