Идут годы, старшая дочь моя Алисс поступила в университет, где готовят будущих официанток со знанием испанского и каталонского языков, и бывают дни, когда после занятий Алисс дожидается старик отец, и тогда почтенная и величавая старость прогуливается об руку с наивностью первоцветения юности, и так уморительны, так смешны мне жалобы Алисс на физкультуру:
– Почему ты всё время смеешься? Ты не представляешь, как она непонятно объясняет: бежишь до штрафной, пас до диагонали, она возвращает, в кольцо, она снимает, спиной назад, пас, забивает, полный круг – поехали! Я не понимаю ни слова…
– Милая моя девочка, какая же ты у меня еще маленькая…
– А знаешь, как ругается? Говорит: сейчас как врежу! Китайцу сказала: ты что, мало каши рисовой ел? Прекрати немедленно смеяться!
– Ох, не могу, ты просто еще не знаешь, каких действительно страшных испытаний может быть полна жизнь, какие страдания выпали твоему отцу…
– И с бретельками не разрешает. Это, говорит, не спортивная форма! Чуть что: закрой рот. Мне всё время кричит: подаешь безобразно, ноги не сгибаешь, больше не возьму в первый состав, – а как подам хорошо и все мне хлопают – упорно смотрит в журнал.
Глаза Алисс пылают возмущением, а я отворачиваюсь и прикусываю губу, чтобы не расхохотаться в голос: дети…
– Говорю ей: Светлана Михайловна…
– Надо же, Светлана Михайловна. И мою так звали – вот забавное совпадение. Моей, должно быть, лет девяносто, навряд ли жива…
– Сказала, что двадцать лет отработала на журфаке.
Я остановился, вернее – у меня отнялись обе ноги и язык, здания и деревья сдвинулись и поплыли вокруг, а я не мог шелохнуться, чуя стремительное падение температуры тела и примерзание языка к зубам:
– Ты, надеюсь, о, ради всех святых, Алисс, ты не…
– Я говорю: мой папа там учился.
– О боже!!! Ты ведь не называла фамилии?!
– Сказала. Она так пожала плечами: смутно помню.
– И она… Где-то рядом?!
– Ну, может, выйдет сейчас. Может, нет.
Я оглянулся: до Вернадки бежать далеко, и местность открытая – крикнет в спину; Ломоносовский скрывает забор, прутья частые, не протиснусь, даже если разуться и куртку скинуть; залезть под строительный вагончик и лечь мордой в снег? – но тут крутятся собаки, начнут лаять или подлезут понюхать или лизнуть; прыгнуть в траншею теплотрассы и пробежать по трубам? – да там глубина три метра – я не вылезу, времени нет. Я перебежал дорогу и присел за машину, запорошенную снегом: ладно, ладно, отобьемся; Алисс пришла за мной следом, у нее были испуганные глаза:
– Папа, что с тобой?
– Зачем было говорить про меня?! Сказала бы – сирота! Да сядь и не высовывайся! Тихо!
– Она же сказала, что смутно помнит…
– Света тебе еще и не то скажет! Знаю я все эти подходы… Ха! Но тут ей ничего не обломится, – я зачерпнул горстку