Татьяна Савельевна ахнула и попятилась.
– Маша дома? – спросил Чернышев, без приглашения переступая порог. – Я пришел за ней.
Вопиющая бестактность явиться вот так, без предупреждения, без приглашения… свалиться, как снег на голову, да еще в такой неподходящий момент. Вот-вот придет Руслан. Что он подумает?
– Маша! – попыталась она крикнуть севшим от волнения голосом. – Маша! К тебе пришли…
Ноги Татьяны Савельевны подкосились, и она едва не рухнула на руки Чернышева. Как это на него похоже – неотесанность, мужланство, солдафонщина! – не сделать ни малейшего движения навстречу, не поддержать женщину, которой внезапно стало дурно. Госпожа Симанская, задыхаясь от негодования, с трудом удержала равновесие.
– Андрей? Какими судьбами? – удивленно спросила Маша, выходя на веранду.
– Ты уже готова? – просиял он, делая шаг вперед. – Тамара Ивановна пригласила нас на вечеринку. Вернее, она сказала, что ты тоже придешь. Я решил зайти за тобой – на улице скользко, метет, как у черта в преисподней. Надеюсь, ты не против?
– Я… разумеется, нет. А разве…
– Как служба, Андрюша? – наконец взяла себя в руки Татьяна Савельевна и кинулась на выручку дочери. – Скоро генералом станешь?
– Наверное, не очень, – улыбнулся Чернышев.
– Да ты проходи к дом-то, чего на веранде топтаться? Видишь, Машенька еще не обулась, не оделась. Я тебя пока чаем напою.
Она старательно моргала одним глазом, делая Маше какие-то знаки. Та явно не понимала.
– Спасибо, Татьяна Савельевна, я не буду, – отказывался Андрей. – Мы в гости идем. Я помогу Маше одеться?
Он снял шапку и оглянулся в поисках то ли вешалки, то ли Машиной шубки.
– Идем-идем, – схватила его под руку и потянула Симанская-старшая. – Негоже пожилого человека обижать отказом.
Она все зыркала по окнам веранды на улицу – не идет ли Руслан? Но стекла покрылись белыми морозными узорами, ничего не углядишь. Чернышев шутя отбивался, не желая поддаваться на уговоры Татьяны Савельевны. Ему не хотелось уходить от Маши – только увидев ее так близко впервые за несколько месяцев, он понял, что по-прежнему любит ее. Так же безрассудно, безнадежно, как в юности. Он и не переставал любить ее, напрасно обманывая себя. Она похорошела за те годы, что он учился, а потом служил в Забайкалье, упорно добиваясь перевода в костровскую летную часть. По ночам ему снилась липовая аллея, где в тени старых деревьев они с Машей прятались от всего мира и целовались… Он помнил сладкий, горячий вкус ее губ, изгиб ее талии, округлости ее груди. Их первая близость ошеломила Чернышева, погрузила его в такую бездну ощущений, о которых он и не подозревал. Он вообще не ожидал в Маше – строгой, с виду неприступной, – такой откровенной чувственности, жадного, изощренного секса на грани непристойности. Он бредил этими мгновениями