– Руки мыть! Строимся на обед. Живее, живее, детишки! Молодцы, молодцы!
Василию не хотелось куда бы то ни было идти, тем более строиться, опять мешаться с толпой; он задвинулся за шторку и даже вцепился в подоконник. Отчаянно смотрел то на воспитательницу, то за окно. Рита Николаевна громоздко решительной поступью подошла к Василию и отдёрнула его от окна.
– Не хочу, отстаньте! Отстаньте!
– А ты, Вася, захоти, – и за руку с неумолимой ласковостью, с подрагивающей на губах улыбкой установила его в строй.
По одному подходили к умывальнику, смачивали руки, становились возле уже накрытых столов и ожидали команды.
– Сесть, – услышали, наконец.
После обеда – прогулка. Рита Николаевна снова построила свою группу и на улице сказала, поспешно и механически указывая рукой:
– Туда не ходить, сюда носа не совать, к забору не приближаться, на деревья не лазить, а кто не послушается, у того скалкой одно место буду греть, – улыбнулась она.
Василий понял, что играть можно только лишь под грибком в твёрдом сыроватом песке, на качалке и возле воспитательницы. Под грибком ему вскоре прискучило копаться, на качалку не пускали Петя с друзьями, а возле воспитательницы стоять ему никакого интереса не было. Подошёл к забору и через щёлку заглянул на улицу. Дорога – грязная, разбитая, дома – вылинявшие, однообразные, но – там воля, там воля, там где-то родной дом, там – мама, мама! И любимый, сейчас совсем одинокий и заброшенный друг Буратино!
– Ку-у-у-да, Окладников? – прищурилась, будто прицеливалась, Рита Николаевна.
Василий вернулся, опустился в песочницу и вперился взглядом в землю. А под боком Петя с дружками вовсю раскачивался, пуская к себе единственно лишь тех, кто заискивал перед ним – дарил фантики, поддавался в рукопашной – Василий особенно презирал таких мальчишек – или же подолгу, унизительно просился на качалку.
– А ты почему не просишься ко мне? – спросил горящий выпуклыми, налитыми, как яблоки, щёками Петя у мрачного, костистого и напружиненного Василия.
– Не хочу качаться, – процедил Василий и отвернулся.
– Ну и дурак!
Все ребятишки резвились, Василий же одиноко и сутуло сидел в сторонке, в этой мало приспособленной для игр песочнице, и уже никто не приглашал его в свой кружок. Он был волчонком, который, как не корми его, смотрит в лес. Хотел было всплакнуть, да сжал зубы так, что заломило в скулах. Никто, никтошечки не увидит его слёз!
Детей завели в группу. Василий же, сам не ожидая от себя такого, шмыгнул за перегородку в сенях. Посидев секундочку-другую, вылетел во двор и стал карабкаться по забору. Он в первые мгновения этого своего отчаянного поступка даже не представлял себе, куда и зачем бежать, но страстно хотелось оказаться от этого ужасного, гадкого, как он полагал, дома очень, очень далеко, настолько далеко, чтобы никогда не найти дорогу назад и чтобы его самого не отыскали. В голове стало проясниваться: поплутает, конечно же, поплутает и всё равно, полагал не умом, а чувствами