Прадед был раввином, каббалистом, учителем и крайне уважаемым человеком. Одним из немногих в общине, к кому люди приходили, чтобы он их рассудил. Как и многие другие родственники, прадед остался там, в старой стране, во время большой войны… Ной не раз задумывался, как бы прадед рассудил его спор с отцом по поводу его карьеры. Как бы отнесся к пути, что выбрал его единственный выбравшийся ОТТУДА сын, который сколотил состояние благодаря, судя по всему, не самым безупречным связям. Что подумал бы о своем внуке, избравшем скользкую карьеру адвоката, чья клиентура не всегда делала ему честь. И вообще, как он в свое время избрал свой путь и избирал ли его вообще? И каким он был в том самом возрасте, который так интересовал Ноя в литературе.
Ной прекрасно понимал, что так называемый оптимальный мужской возраст, к которому он начал приближаться, интересовал его потому, что к этому времени следовало иметь за собой кое-какие существенные достижения, если им вообще суждено было быть. Настояв на своем пути, он как-то подсознательно обещал себе компенсировать обиду близких достижением более существенным, чем просто степень доктора. Оптимального возраста в его понимании мужчина достигал тогда, когда опускающаяся кривая его физических возможностей пересекалась с поднимающейся кривой его опыта и мудрости, другими словами – интеллекта. В этот период мужчина, по его мнению, достигал своего максимального уровня расцвета способностей. Лучший возраст для их реализации, считал Ной, начинался где-то в районе сорока лет и заканчивался к пятидесяти. Он осознавал наличие статистической погрешности в определении этого жизненного периода, но она только должна была подтверждать его гипотезу. Ведь погрешность обычно говорит о наличии правила.
Под конец трапезы, когда все начали ощущать несколько утомительную и слегка усыпляющую истому, отец сделал ожидаемый ход.
– Ну, как дела в академическом мире? Были ли какие-нибудь революционные открытия в литературе за последнее время? – спросил он, ставя на блюдце кофейную чашечку.
Ной хорошо помнил колкие реплики отца вроде «Если человек „пишет в стол“, это значит, что он пишет для „мебели“?» или «Хватало слов, но не хватало мысли. Когда хватало мысли, не хватало слов…»
– Папа, ну к чему этот сарказм. Искусство, как ты отлично знаешь, это не наука, где постоянно происходит революция. Единственная заметная динамика в литературе – это неуклонно растущее количество пишущих людей. И почти все из них хотели бы называться писателями. Это объясняется и высокой грамотностью населения, и доступностью литературы, и возможностью и легкостью опубликования текстов благодаря Интернету. Если когда-то, ну, допустим, во времена Александрийской библиотеки, несмотря на ее богатство, доступ к ней был ограничен в первую очередь неумением большинства населения читать, то теперь мы практически все читатели, и любая литература нам доступна через компьютер.
– Полагаю,