– Урну? – выдавливаю я.
– Отвезем на канал, пусть разбираются.
Я поворачиваюсь к Севе, но вместо лица вижу только блестящие линзы.
– Почему? – спрашиваю линзы.
– У каждого своя смерть.
– Даже нелепая?
– Даже.
– Какой смысл в нелепой смерти?
– Что вы как маленький, – отвечает Сева. – Оставьте хоть что-то без объяснений. Это же не математика.
Потоки воды складываются в иероглифы. Наверное, он прав, но почему все во мне протестует? Почему кажется подлостью?
– Это затронуло вас лично, – тихо объясняет Сева. – Затронуло и напугало. Вы же о себе подумали? Себя представили? Себя пожалели?
Он обводит стаканом берег:
– А сколько народу исчезло здесь? Или в Двинске? Почему вы не думаете? Таких же молодых, ни в чем не виноватых.
– Но ведь мы были вместе, Сева. Мы…
– Вам жалко себя, – перебивает он. – Перестаньте жалеть себя, и все пройдет. Это же судьба в чистом виде, божий промысел. Винить некого.
Его линзы сверкают совсем близко:
– Или вы судьбы боитесь?
Я разливаю остатки.
Сева вздыхает, потом пьет.
Тишина, только из избы долетают взрывы хохота.
– Вы знаете…
Он несколько секунд думает.
– Это уже не первый раз, когда мы с ним сталкиваемся… – Он показывает на монастырь, чья стена белеет в лунном свете. – Я про Никона. Помните Макарьевский?
– Никон был там послушником…
– …трудником, – поправляет Сева. – А этот монастырь построил в силе, патриархом. Вторым лицом государства.
Он оживляется:
– Помните, мы говорили, как это странно, что патриарх Никон и протопоп Аввакум родились в одном месте? В соседних деревнях?
Честно говоря, не помню.
– Понимаете? Люди, ставшие на полюса жизни страны, были соседями. Из одного теста. И такой мощный и разный взлет. Разлет. В разные концы истории. Почему?
Мне не очень понятно, куда Сева клонит.
– Но перед этим судьба сводит их в Макарьевском. Что-то вроде репетиции, да? Больше там ученых мест ведь не было. И вот они приходят из своих сел. Ничего не зная друг о друге – встречаются. И несколько ночей спорят. До утра, до хрипоты – монахи слышали. А потом расходятся в разные стороны, чтобы сойтись через много лет в большой истории.
Сева любит такие парадоксы.
– О чем? – спрашивает он, поблескивая линзами. – О чем они спорили? Два человека, определившие жизнь страны, что не поделили ночью в монастырской келье? Какую мысль не договорили?
В бараке тихо стучит дверь.
По траве шелестит струя.
В такие минуты мне кажется, из Севы получился бы неплохой ведущий. Страстный, эмоциональный рассказчик. Не то что я.
– А если это конфликт поколений? Между старшим и младшим братом? – говорю я. – Только в государственных масштабах? Была же разница в возрасте…
– Пятнадцать лет.
– Вот видите. В какой-то момент младший вынужден строить свою берлогу. Свою Вавилонскую башню.
Сева