Савьо помолчал пару мгновений, а затем неуверенно начал:
– Знаешь, насчёт того, что ты сказал в бараке… Про доверие…
– Писарь! – В распахнувшейся двери показалась хмурая рожа одного из надсмотрщиков. – Тебя требует хозяин. Быстро!
Мужчина угрожающе качнул хлыстом, и Савьо поспешно вскочил с койки.
Айзек уставился в захлопнувшуюся за писарем дверь.
То, что он сказал в бараке…
Это было чистой правдой. По крайней мере, ещё полгода назад. Тогда парень точно знал своё место в этой жизни, свой путь, свою судьбу. Но из-за одной-единственной ошибки весь его мир разлетелся на тысячи осколков. Он лишился всего, к чему привык и в чём был так хорош. И что хуже всего – лишился по собственной глупости.
Верь только себе, полагайся только на себя, люби только себя. Тринадцать лет – достаточный срок, чтобы усвоить эти нехитрые правила Ордена. Носить маску приветливости и дружелюбия, втираться в доверие и располагать к себе, оставаясь при этом холодным и безучастным – это теперешний Айзек умел превосходно.
А Савьо, что всей душой тянулся к новому знакомому, был до ужаса похож на Айзека в детстве. Опасно похож. Слишком наивный, слишком беззащитный, слишком доверчивый для этого мира. Не научившийся ещё остерегаться любых привязанностей. Не испытавший на собственной шкуре горьких уроков жизни.
Способен ли Савьо, ослеплённый юношеской уверенностью, что ему под силу изменить весь мир, понять хладнокровные, во многом циничные рассуждения Пса? Парень, положа руку на сердце, очень сомневался. Писарь существовал в своём собственном мире, где правили благородство и честь, а герой, пройдя многочисленные испытания, неизменно побеждал и жил долго и счастливо. И в этой во многом наивной, но прекрасной мечте не было места для подлости и смерти. Зато их с избытком хватало в мире Айзека. В той реальности, где привязанности и чувства превращались в непозволительную роскошь, а лицемерие и беспощадность стоили дороже искренности и сочувствия.
Нет, нипочём им с Савьо не понять друг друга, нечего и пытаться. То, что для писаря – пример для подражания, для Айзека – глупость. Так что ни в коем случае нельзя подпускать к себе Савьо. Эта дружба утянет их обоих на дно.
Логичное и отвратительно-бездушное решение – как и почти всё в его жизни. Но зато правильное. А значит, так тому и быть.
Пёс закрыл глаза и поудобней устроился на койке Савьо.
– Айзек! Приятель!
В каюту влетел запыхавшийся Савьо, и, испуганный его внезапным появлением, Пёс подскочил с койки, стукнувшись раненым плечом о стену так, что в глазах потемнело.
– Боги! Прости, Айзек. – Савьо подбежал к нему, с тревогой вглядываясь в побледневшее лицо парня. – Я не хотел напугать тебя. С тобой всё в порядке?
Боец, морщась, опустился назад на койку.
– И похуже бывало. Ладно, выкладывай, чего там стряслось?
Савьо сел рядом с другом и протянул ему листок.
– Гляди.
Айзек лишь мельком глянул на исписанную убористым почерком бумагу и поднял глаза на писаря.
– Ты