Два господина из Брюсселя (сборник). Эрик-Эмманюэль Шмитт

Она разволновалась, рассказывая эту байку. Быть может, оттого, что под ложью скрывалось немало правды?

      Минни, как бы отпуская грехи, коснулась руки матери и спросила спокойно, но все же с печалью:

      – Мама, а почему после смерти отца ты нам ничего не рассказала?

      – Жан не хотел этого.

      – Почему?

      – Потому что он сильно страдал.

      – Потому что тебя не было рядом?

      – Не только.

      У Женевьевы горели уши: она знала, что именно собирается сказать, и боялась поверить в это. С ее губ слетели слова:

      – Жан был отцом вашего брата Давида. Он так и не утешился после его смерти.

      Рыдания душили ее, она не смогла договорить. Да и зачем?

      Дети окружили ее, чтобы приласкать и успокоить, оглушенные открывшейся тайной матери, ошеломленные волнением той, что обычно ничем не выдавала своих чувств.

      Так Женевьева Гренье – Женевьева, не проронившая ни слезы после смерти Давида, Женевьева Гренье, урожденная Пиастр, пятьюдесятью пятью годами ранее, тринадцатого апреля после полудня, в соборе Святой Гудулы, вышедшая замуж за Эдди Гренье, – под завесой своей выдумки дала волю чувствам. Наконец-то она оплачет свою загубленную жизнь, утраченную любовь и сына, унесенного смертью!

      Пес

      Памяти Эмманюэля Левинаса

      Под небом Эно[23] Сэмюэл Хейман несколько десятилетий был врачом в этом поселке, доктором строгим, но всеми любимым. Когда ему исполнилось семьдесят, он отвинтил медную табличку, украшавшую его дверь, и объявил жителям, что больше принимать не будет. Невзирая на их протесты, Сэмюэл Хейман остался непреклонен: он уходит на покой и соседям придется отныне добираться в Меттет, за пять километров, где молодой компетентный коллега со свеженьким дипломом только что открыл практику.

      Полвека никому не приходилось жаловаться на доктора Хеймана, но никто не знал его близко.

      Когда я обосновался в поселке, все, что мне удалось о нем узнать, – что после смерти жены он один растил дочь и что у него всегда была одна и та же собака.

      – Одна? – удивился я.

      – Да, месье, одна, – ответил хозяин «Петреля», единственного кафе напротив церкви. – Босерон.