Еве не раз приходилось допрашивать родственников убитых людей, и всегда, абсолютно всегда её вводил в ступор тот факт, что они постоянно врали и врут. Врут по мелочам, как им кажется. Но каждая их ложь впоследствии приводит к тому, что поймать преступника становится буквально невозможно. В её практике было столько случаев, когда она, держа в руках растерзанного ребёнка, смотрела в глаза его родителей, а они врали. Врали о том, что жена изменяла мужу или муж изменял жене, и брошенные любовник или любовница в состоянии аффекта принимали решение отомстить предателям посредством их ребёнка. А они не хотели говорить, прикрывая свои собственные грешки. Эгоизм. Но всё это замедляет следствие. Ева никогда не понимала таких людей, но хорошо чувствовала их ложь. Жаль только, чувства следователя никогда не учитываются в суде и на них сложно положиться при расследовании.
– Владимир Алексеевич, мы ведь знаем, что ваша старшая дочь не приехала на опознание по другим причинам, – Ева понимала, что блефует, но сейчас это был необходимый блеф. – Так… – Тайнова не успела закончить свою мысль, как в диалог вступила мать:
– Я всегда воспитывала своих детей одинаково! Они обе хорошие девочки! Ирина тут ни при чём. Зачем вы сейчас нас мучаете? В тот момент, когда мы должны найти упокоение своей душе, вы нас мучаете! Бог вас накажет за это!
– Хорошо бы он нас не наказал до того, как мы найдём убийцу вашей дочери, Марина Викторовна, – Ева ненавидела религиозных фанатиков всем сердцем, будь то терроризм или единичный случай вспышки религиозной активности, в обоих вариантах всегда страдают люди, при терроризме – много людей, при семейной фанатичной религиозности – один, обычно ребёнок.
– Владимир Алексеевич, – Ева видела, что отец больше настроен на сотрудничество, чем мать, – расскажите нам всё, от этого зависит, как скоро мы найдём убийцу вашей дочери.
– Мы не знаем, честно! Если бы я знал хоть что-нибудь, что помогло бы вам найти этого изверга, я бы всё рассказал! Но ничего не знаю! Светочка моя, – отец начал рыдать, – Светочка моя всегда была особенной, а я не замечал. Всё говорил, что актёрство – это не дело. Да мать тоже на словах поддерживала, но считала это делом неприличным, вот только что мы, тупые старики, можем понимать? Вот Ирка её всегда поддерживала, направляла. Это она помогла ей поступить в университет. Света нежная, людей любила, искала в них добро. Верила в жизнь и в любовь. Думала, что исправить что-то может, думала, что люди могут быть добрее. Всегда рядом со мной была, а потом прибежала и сказала, что уезжает, что к вам в город поступила без потери курса. И говорит мне, мол, там я буду счастлива. А я что? Говорит, что будет счастлива, я и поверил! Я же не знал, что нам с матерью потом придётся её тельце четвертованное опознавать, – отец уже не говорил, а орал, не пытаясь сдерживать истерику. – Четвертовали, изуродовали лицо, обесчестили, так что я теперь могу сделать? Что могу? Сказали