Дальнейший путь апостола вновь лежит вверх по Днепру («и поиде по Днепру горе»). Св. Андрей приходит «въ словени, идеже ныне Новъгород», то есть, согласно тексту летописи, на берега оз. Ильмень.[91] Таким образом, мы видим, что летописец полагал, что славяне жили в Приильменье уже в I в. по Р. Х.[92] Это убеждение подчеркивается последующими словами апостола «видех Словеньскую землю». С пребыванием св. Андрея в этом регионе связано сделанное им этнографическое наблюдение о мытье местных жителей в банях. Этот эпизод летописного рассказа оказался впоследствии темой совершенно особого направления исследований данного предания.
Итак св. Андрей «виде ту люди сущая, како есть обычай имъ, и како ся мыють и хвощются, и удивися имъ». И уже завершив свое путешествие по Восточной Европе апостол рассказывал об увиденном римским христианам: «Видехъ бани древены, и пережьгуть е рамяно, и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасомъ усниянымь, и возьмут на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, одва вылезут ле живи, и облеются водою студеную, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никимже, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье».
В Радзивиловской и Ипатьевской летописях имеются схожие между собой случаи существенных отличий от процитированной выше Лаврентьевской летописи. Вместо «облеются квасомъ усниянымь» там стоит «обольются мытелью». Упоминаемый в Лаврентьевской летописи «квас» представлял собой настой коры дуба,[93] который употреблялся также в кожевенном деле («усмие», «усние» – кожа).[94] Мытель характеризуется как «навар душистых трав, употребляемый для мытья».[95] «…Деревенские жители, – отмечал в начале ХХ в. Е. Е. Голубинский, – и до сих пор моют головы в банях квасом для очищения их от так называемой плоти; у Малороссов до настоящего времени есть слово мытель, которое значит теплую воду с квасом или с мятой для мытья головы».[96] Завершается же рассказ апостола в Радзивиловской и Ипатьевской летописях полностью противоположной формулировкой: «и тако творять не мытву собе, но мучение».[97]
В публикациях, посвященных анализу предания, пристальное внимание зачастую обращалось на проявление в этом, так сказать, «банном» эпизоде некоего народного юмора обитателей южной Руси в отношении северян. О «народных оттенках» данного эпизода писал еще И. И. Срезневский.[98] «Осмеяние великорусского Новгорода» видел в рассказе о банях Е. Е. Голубинский.[99] Д. С. Лихачев даже отмеченное выше упоминание средства для дубления кожи был склонен расценивать как «шутку летописца».[100] «Насмешливый тон в отношении новгородцев» слышался А. Г. Кузьмину.[101]
Кроме того, еще А. А. Котляревский указал на чрезвычайно близкое сходство с «банным» эпизодом анекдотического