Опыт, накопленный исторической литературой прежде, изобиловал самыми разнообразными примерами описания достопамятных событий. Однако к началу 1900-х годов уровень исторической беллетристики существенно снизился приходом в нее тенденциозных и духовно чуждых величию и славе России романистов, примером которых может служить имя Валишевского. Им-то и был заложен тот поверхностный и бульварный подход к сюжетам из русской истории, который не только на многие десятилетия пережил своего автора, но был взят на вооружение современными последователями, «замахнувшимися» в последнее время на всевозможные трактовки судеб ряда российских монархов.
В противовес легковесной и бульварной литературе во времена оны в России существовали и более серьезные направления. Коротко говоря о них, нельзя не упомянуть мучительно-скучный многотомный официоз Николая Карловича Шильдера и прекрасно структурированные биографические работы Сергея Татищева. В середине XIX века появилась заслуживающая интереса попытка Бильбасова оценить блистательный Екатеринин век вне досягаемости отечественного цензурного комитета, а новый рубеж времен ознаменовался дорогостоящим увлечением Его Императорского Высочества Великого князя Николая Михайловича, создавшего собственные труды о жизни и смерти ряда августейших особ, и поверхностной публицистикой об императорах даровитого Георгия Чулкова.
Приходится признать, что по части увлекательной исторической прозы Россия сильно проигрывала традиционным лидерам в этом жанре – Британии, Франции и Германии. Отличие произведений, ставших классикой в западноевропейской литературе, от усилий русских романистов как раз и состояло в том, что понимание национальной идеи нигде не оказалось столь слабым, как в русской литературе начала XX века. О лаврах Данилевского – образцового романиста-историка – втайне мечтали некоторые представители литературного поколения 1890-х годов, на страницах своих произведений пытавшиеся рассуждать о вечных величинах, в том числе и на материале отечественной истории. Однако уже поздний Серебряный век постарался устраниться от подобных попыток как от некоего рудиментарного явления, не вписывавшегося в задачи «современной литературы».
Наступил период, когда романисты уклонялись от путешествия в глубь российской истории, но столь же скоро возникло возрождение читательского интереса к отечественной истории, произошедшее при быстро сменившихся общественных условиях, вскоре после окончания Гражданской войны. Первые годы в эмиграции прошли под знаком автобиографической прозы и мемуаров, но по мере укрепления российской диаспоры в самых различных уголках мира и перехода к относительно оседлому образу жизни менялись и предпочтения читателей, порождавшие новые рыночные условия для авторов, на что не преминули откликнуться многие литераторы русского зарубежья.
В свете перемен недавняя история российской монархии могла показаться пресным реализмом. И вот одна за другой, в разных уголках мира, появляются книги, герои которых живут и действуют не только в Петровскую эпоху, но и во времена значительно более отдаленные.
В Париже Михаил Андреевич Осоргин берется за целый цикл рассказов из допетровской Руси; его попытку перенимает парижанин Иван Сазонтьевич Лукаш, черпавший свое вдохновение почти изо всех исторических коллизий последних нескольких веков. За ними следуют харбинец Артемий Лишин и житель Берлина Петр Николаевич Краснов, более известный в эмиграции как историк казачества и певец Белой идеи, – каждый из них в меру своего литературного дарования.
Нельзя сказать, что в выборе эпохи Краснов был оригинален. Вышедшие один за другим его романы «Цесаревна» и «Екатерина Великая» не претендовали на какие-либо открытия как по части исторических фактов, так и по изысканности сюжетной линии, но прочно вошли в литературу русского зарубежья как образец добротной исторической прозы.
Личность Елизаветы Петровны, «дщери Петровой», своим утверждением в роли императрицы положившей конец засилью иноземцев на троне, импонировала многим русским литераторам. Ибо цесаревна, а впоследствии и императрица всероссийская, стала не только олицетворением долгожданного воплощения династической справедливости, но и носителем национальной идеи, воскрешение которой обусловило возвращение России ее положения в семье европейских монархий, кое она занимала при Петре Великом.
Век Екатерины был памятен литераторам-дворянам не только высочайшим дарованием знаменитых вольностей их сословию, но прежде всего чередой национальных триумфов в государственном строительстве и внешней политике, продолжавшей заповеданный Петром путь величия и славы Российской державы.
Эпохи и две женщины, занимавшие в них центральное место, стали для Краснова предметом творческого вдохновения. В реальных исторических образах цесаревны и императрицы его привлекали две их составляющие: непоколебимая верность государственному долгу и личная решительность, умение, когда это требовала обстановка, взять в руки власть и, взявши ее основательно, сделать столь многое для процветания России.
Богатое событиями