Таким образом, принудительно он был вынужден искать компанию, однако в присутствии кого-то другого никогда не позволял себе «быть самим собой». Он избегал страха социальности тем, что никогда реально не был с другими. Он никогда до конца не говорил, что он имеет в виду, и никогда до конца не имел в виду того, что говорил. Роль, которую он играл, никогда не была им самим. Он старался смеяться, когда думал, что шутка не смешна, выглядеть скучным, когда ему было весело. Он заводил дружбу с людьми, которые на самом деле ему не нравились; и был скорее холоден с теми, кого он «действительно» хотел бы иметь среди своих друзей. Следовательно, никто не мог до конца его узнать или понять. Он мог с небезопасностью быть самим собой лишь в изоляции, хотя и терзаясь ощущением пустоты и нереальности. С другими он разыгрывал искусную игру притворства и двусмысленности. Его социальное Я ощущалось как ложное и бесполезное. Наиболее страстным его желанием было дождаться «момента признания», однако если такой шанс выпадал и он случайно «выдавал себя», то его охватывало смятение и захлестывала паника.
Репрессивность мужского идеала – отнюдь не только российское явление. Так, в рамках европейской культуры смущение, печаль, страх, депрессия рассматриваются как «немужские», и проявляющие подобные эмоции мужчины оцениваются более негативно в сравнении с женщинами63; мальчики воспринимаются как непопулярные, если они легко начинают плакать, проигрывают, словом, ведут себя как «неженки»64.
Может быть, мы более толерантны и снисходительны, когда речь идет не о других людях, а о нашем Я? Увы, это отнюдь не так. Норвежский психотерапевт Ф. Скэрдеруд говорит о том, что слишком высокие идеалы современного человека, как правило, приводят к переживанию чувства стыда: «Мы изо всех сил тянемся к идеалу подлинного и, вместе с тем, свободного и независимого человека. Однако поскольку ранняя самостоятельность, возможно, никогда не соответствовала сущности человека как стадного животного, вместо достижения нашего идеала мы испытываем экзистенциальное чувство заброшенности и беспомощности. <…> Чем выше идеал «Я», чем больше наше стремление к совершенству, тем выше риск реакции стыда… Классическая нарциссистская самозащита заключается в том, что человек пытается подавить стыд с помощью самоуверенности и казаться независимым и неуязвимым»65.
Итак, мечты о соответствии идеалу и в варианте, направленном на себя, и в варианте ожидания от других, нарушают естественность и доверительность, самую основу человеческих взаимоотношений. Во многом это связано с неспособностью понимать других, сочувствовать им; и с неспособностью распознавать свои чувства и принимать их во внимание.
Не стоит считать распознавание своих чувств стандартной рациональной процедурой. Наши чувства могут испугать и ужаснуть нас, в особенности