Вначале дедушка укладывает подсушенные листочки табака в горку, потом мелко нарезает их и сгребает со стола в туесок из бересты. Затем нарезает мелко корешки и тоже высыпает в туесок.
К столу подошли Курт и Ганс, с интересом смотрят, как дедушка готовит табак. Дедушка им что-то сказал по-немецки, и Ганс пошел к дому, смеясь и громко удивляясь. Через минуту он вернулся с немецкой газетой в руке и протянул дедушке. Дедушка оторвал от газеты квадратик, не спеша разгладил, насыпал в него щепотку табака. Зажимая пальцами, завернул в трубочку. Весело усмехнувшись, протянул самокрутку Гансу, произнеся при этом:
– Битте!
Ганс осторожно взял самокрутку и затянулся. Вдруг глаза его закатились, он громко закашлялся и вернул самокрутку дедушке, замахал руками. Дедушка, весело щурясь, затянулся, выпуская дым прямо на Ганса. Кашляя и вытирая слёзы, Ганс что-то воскликнул на немецком Курту. Оба стали громко хохотать, глядя на дедушку.
– Тебе, чертов немец, не понять, что такое настоящий табак, – сказал дедушка.
Пришла пора убирать урожай. Вышли в поле всем селом, чтобы успеть к дождям. К нам заехали Ганна Сушкевич с Марысей. Ганна ловко управляла лошадьми. Въехав во двор, привязала поводья к забору и вошла в дом.
– Мы с Марысей едем на уборку, решили по пути свернуть к вам. Может, поедете с нами, Кристина?
Увидев мою радость, она сказала:
– Бронека можем взять с собой, Марыся посидит с ним.
На поле уже вовсю шла уборка. Неожиданно на своих огромных телегах, запряженных бельгийскими тяжеловозами, приехали немецкие солдаты. С ними были Курт и староста Сушкевич.
Солдаты свозили снопы на ток, к молотилке. Потом вместе с сельчанами работали на току. Вечером тут же устроили танцы под гармошку.
Вскоре Курт и Ганс со своими солдатами закончили работы на шляху. Вывезли всю брошенную технику на станцию, разминировали поле. Уезжали из села совсем рано, но во дворах уже собрались люди. Курт и Ганс вышли из машины и, сняв пилотки, молча смотрели на собравшихся людей. Сельчане, среди которых был и староста с женой и дочерью, тоже молча смотрели на чужих солдат и не расходились, пока машины не скрылись за селом.
Нам Курт и Ганс оставили патефон и одну пластинку. На конверте пластинки была надпись: «Спасип Кристин!»
Кристина достаёт из конверта пластинку, заводит ручкой патефон. Слова непонятные, да мне это и не нужно. Звучит песня, от которой мне грустно и почему-то хочется плакать. Эту песню всегда слушали Курт и Ганс. Пластинка перестаёт вращаться, и я прошу Кристину ещё послушать.
– Нет, Бронек, эту песню ты должен забыть. Нельзя нам её слушать. Её слушали немцы, а нам нельзя. Соседи услышат – и тогда… – в это время в сенях раздался стук, звякнула лямка в дверях и вошла соседка Марыся Ковальска.
– Услышала, патефон играет – дай, думаю, забегу, послушаю, – она обвела комнату любопытным взглядом, поклонилась дедушке.
– Да вот, испортился. Видно, я пружину перекрутила, – хмурясь,