Чуть улыбаясь и кивая мне, Ангелина отступала шаг за шагом по крутой деревянной лестнице. Убедившись, что я, несмотря на сомнения, поднимаюсь за ней, она повернулась и двинулась привычным и безопасным способом.
В горнице все было так же, как при хозяйке, – чисто застеленная узкая кровать с кружевным подзором и пирамидой подушек под накидкой с таким же кружевом, как и на подзоре. Кружевные занавески на окнах – я сразу вспомнила, что наличники снаружи тоже покрыты резьбой, как у многих в этом поселке. На белоснежной тюлевой занавеси сидел полупрозрачный паучок. Мне подумалось, что он принес какую-то весть издалека. На столе, покрытом скатертью, лежала толстая потрепанная книга с закладкой посередине, словно читавший ее только что отлучился ненадолго. Библия! Кто прикасался к ней последним? Модест? Думая о встрече с супругой, готовился к ней – читая библию? Было бы любопытно, взглянуть… Но прочь, неприличное любопытство!
Я вспомнила, что Амандельгида была католичкой, но не демонстрировала своей веры посторонним, а придерживалась ее канонов искренне и без фанатизма. На чисто выбеленных стенах, как положено, распятие и несколько пожелтевших гравюр в аккуратных тонких рамках, насколько они хороши, я поняла только сейчас. К запаху трав, знакомому с детства, примешивался еще какой-то тонкий и непривычный аромат. Позднее я пойму, что это запах корвалола, который принимал Модест после ухода Амандельгиды – он так и не смог примириться с потерей. Сколько он продержался без нее? Год? Полтора?
Пока я рассматривала обстановку, Ангелина смиренно стояла в стороне, горестно покачивая головой. Я глянула за окно – вот он пруд с мостком, пара дощечек выбита и держится на одном гвозде. Струи воды переливаются через запруду и легко играют, пенясь и бурля. Вода еще не спала после таяния снегов. А за прудом луг, уже освободившийся от утреннего тумана и покрытый одуванчиками, веселыми в любой день и в любую погоду. За сиянием непритязательных цветочков – добротный дом самой Ангелины, где я провела предыдущую ночь. Окна его тоже в обрамлении деревянной резьбы. Странно, что я не замечала их в свои прежние приезды. Воспринимала эту красоту как нечто естественное? А сейчас вдруг поняла, что эта красота была со мной всегда, что уезжая отсюда я увозила ее с собой, в себе, внутри себя. И может быть, и очаровывалась я не внешним, не пейзажами, а оказывалась под обаянием людей, с которыми проводила время. Свое