– Отдай маме, пусть купит тебе платье. И чтобы больше я никогда, слышишь, малявка, никогда тебя не видела!
–Спасибо, тетя, никогда, простите, спасибо, тетя! – Дашуня выхватила деньги, галопом перепрыгнула через забор обратно на улицу, схватила чайник, сверток с хлебом и понеслась к маме. Мать работала на стройке, ее фигура, кладущая кирпич маячила в зияющем проеме окна недостроенной школы.
– Маааам!
Маленькая иссушенная женщина с черными кругами под глазами спустилась вниз. Дашуня повернулась к ней спиной, подняла разорванное бурое платьице, приспустила окровавленные трусики. На попе зияла рваная кровавая рана.
– Мамичка, только не ругайся, на меня собака Ульяшиных напала. Прямо на улице, вот! – Дашуня резко обернулась, держа в вытянутой руке пятерку.
– Боже, какое счастье! – мать всхлипнула, выхватила деньги, поспешно затолкала их за лифчик. Всхлипнула еще раз, обняла Дашуню, спустила трусики, загребла пятерней землю под ногами и замазала ей рану. – Все пройдет, доченька, все заживет. Я побегу, прораб сегодня злой. – Мать взяла прохладный уже чайник, отломила от хлеба небольшой кусочек, остальное протянула Дашуне. – Ешь, доченька, ешь, моя хорошая.
За все шесть лет Дашуня не помнила, чтобы мама называла ее «доченькой». Она забыла про боль, побежала обратно к дому Ульяшиных, увидела через забор сидящую в огромной конуре псину и начала ее дразнить.
– РРРРав! Мяяяуууу! Иди сюда, ссука, поймай меня.
– Я тя щас поймаю, тварь мелкая, ты специально моего пса дразнишь! – заорала из окна хозяйка. Дашуня пулей пустилась бежать. Второй раз фокус не удался.
К вечеру попа горела, Дашуня подвывала, Пашка обмыл ей рану, нарвал подорожников, сдирая верхний слой кожицы с листочка, мякотью прикладывал один за другим. А еще дул и приговаривал: « У Ульяшки заболит, у Дашуни заживет».
– И правда все зажило, Стёп, веришь, нет? И заражения не было, и шрама не осталось, – захмелевшая Дарья Петровна ковыряла пельмешек вилкой. Сегодня она наготовила их полный жбан.
– Остаалось, – нежно посмотрел на нее Степан, – я ж видел, шрам остался.
Брат ее очень любил. Когда Дашуня выросла, статная, темноволосая, с тонкой талией и еще хорошенькими ножками, Пашка контролировал каждый ее шаг, на танцах в районном клубе отшивал от нее каждого приглашавшего парня.
– Паш, можно я с тем, рыжим потанцую, – заискивала Дашуня.
– Эй, рыжий, иди сюда, да ты, ты, – Пашка с перевязанным глазом (такой образ раненого главаря брат придумал себе сам, как и кличку «Шаман»), – ты вот эту девчонку видишь? – Рыжий косился на сестру. – Так вот чтоб ты никогда больше к ней не подходил, понял? – и смачно сплевывал сквозь сигарету.
–