– Ладно, не канючь, сам знаешь, зачем мы наступаем. У тебя еще по сравнению с другими хотя бы потерь поменьше, поверь, у соседей все намного хуже. Пополнения не успевают подходить.
– Знаешь, Саша, – вдруг гневно зашептал Владимир, словно боясь, что кто-то их подслушивает, – сколько еще будет продолжаться это топтание на месте? Даже непонятно, наступаем мы или нет. Говорят, что это отвлекающий маневр, потому что под Верденом союзникам одно место прищемили и у них там сейчас совсем туго. Так почему мы должны бессмысленными атаками их поддерживать? Мы же просто губим людей, посылая их на верную смерть. И если для нас с тобой это просто работа, мы присягу государю нашему и Отечеству давали, то мы хотя бы знаем, за что головы кладем. Мы с тобой люди военные, нам приказ дали, и мы его должны выполнить не обсуждая. Только как я могу объяснить своим солдатам, что они идут помирать из-за того, что у французов проблемы? Да почти никто из них не знает, что такое Франция и где она находится! А почему они умирать за нее должны, уж тем более не знают. Вот и молчу, потому что стыдно мне им про это сказать. Не поверишь, стыдно и все. Плету всякую ересь про царя, Отечество и необходимость ползти по грязи именно сейчас, потому что немец выдыхается и резервов у него нет, и поэтому нужно его добить, пока не успел новые силы подтянуть. Уж не знаю, верят или нет в эту чушь. Сам уже почти в это поверил. Только солдата, брат, не обманешь, он фальшь нутром чувствует, прямо как хорошая жена. Ты ей можешь что угодно говорить про учения, ночную работу и прочее, но она сердцем твое кобелиное настроение чувствует. Ну скажи ты мне, друг мой ситный, разве нельзя организовать одно хорошее наступление по всем правилам, не сейчас, в распутицу, а когда дороги подсохнут, и взять положение в свои руки, пока немцы с французами разбираются. Ну что вы там в штабе