Вот и в тот вечер ее Волк вел ее к деревне, чтобы накормить досыта.
Охотиться на лосей им стало тяжело из-за ее беременности. Один он не мог, даже если догонял лося, загрызть его, а она уставала от долгого бега и была плохой помощницей, У нее сильно потели лапы и нос.
Поэтому на сей раз они пошли в деревню.
Они уже две ночи наблюдали за овчарней и поняли, что через крышу легко попасть внутрь. А Он ловко умел душить овец и мог дотащить в зубах до логова не только ягненка, но даже взрослого кабана.
Они спрятались с подветренной стороны и стали ждать.
Вскоре деревня стала успокаиваться.
Захлопали двери. Кто-то еще пошатался по улице, горланя песни, и наконец все вокруг стихло.
Они осторожно подкрались к овчарне.
Запрыгнули на крышу. На одном углу шифер был с трещинами. Они вдвоем начали его ломать зубами и лапами. Овцы внизу заметались – почуяли волков. Наконец лаз был готов.
Он прыгнул вниз.
И тут грохнул гром и пыхнуло тем самым противным запахом, который почти всегда означал верную смерть.
В следующую секунду что-то больно ударило в шею, и ее опрокинуло, и она кубарем скатилась с крыши.
Тут же бешено залаяли собаки.
Она от страха забыла обо всем и что было мочи рванула в лес.
Только там было спасение. По крайней мере могло быть.
Собаки пошли следом.
Надо было поскорее добежать до леса. По лаю она поняла, что собаки дворовые, а не охотничьи, значит, на опушке отстанут. Они трусливы, и, если бы не переполох, начавшийся в деревне, и не кровоточащая рана на шее, она бы передушила их, как зайцев.
От собак она ушла.
И потом кружила по лесу до тех пор, пока не подсохла рана на шее. Немало набегавшись по лесным тропам, она утоптала снег и устроила себе, наконец, лежанку.
Рана все же еще кровоточила. В шее, внутри, что-то сидело и мешало.
Она не знала, что ей делать дальше.
Самца ее, сильного и умного, люди убили, это она понимала.
Злобы на них у нее не было – они ведь защищали свою еду. Просто на этот раз они оказались хитрее волков. Люди устроили засаду – и они, волки, тоже делали засады, охотясь на кабанов.
Она долго лежала около метки своего самца и даже, кажется, опять задремала.
Но это была не дрема, а слабость от потери крови.
Слабость от голода.
Слабость от тоски и горя.
А слабость для волков – смерть.
Но вот внутри, в животе, толчки стали сильнее, настойчивее.
Она опять вскочила и закружилась на месте, не зная, что ей делать. Хотелось просто лечь и закрыть глаза, уснуть. Но как же быть с теми, кто так настойчиво толкаются внутри?
Их она должна спасти. Спасти во чтобы то не стало. Нутром она чуяла, что скоро умрет, что на тонкой грани между жизнью и смертью ее удерживают только еще не народившиеся щенки.
И тут она как наяву увидела перед собой крыльцо и человека-лесника, которого не боялся и уважал ее Волк.
Наконец,