Шурка почесал затылок и в недоумении сморщил широкий лоб:
– Я? Я бы распорядился? Разве книгой можно распоряжаться? Что за секретность такая, папа?
– А секретность в той книге такая, что родовые корни там твои прописаны, солнце моё, и через знания эти жизнь можно новую начать, совсем иную, такую, о которой ты даже мечтать сейчас не умеешь…
Шурка задумался. А отец, с трудом перевернувшись со спины на бок, закрыл глаза, тяжело задышал, засопел и тихонечко прошептал:
– Ты найди её, книгу эту. Обязательно найди, душа моя. Я верю, что ты найдёшь…
Утром следующего дня в доме появился доктор – уставший, казалось, безразличный и раздражительный от любого слова Евгении. Быстро осмотрев комнату, присев на край дивана, он тронул влажный лоб Александра Петровича, приложил пальцы к левому запястью, прощупал живот. Не задав ни единого вопроса больному, он извлёк из старого кофра блокнот, карандаш и неприятным, скрипучим голосом начал бормотать себе под нос:
– …пульс слабый, частый. Температура тела снижена. Одышка. Значительная слабость и неукротимая жажда. Живот болезненный. Многократная рвота, свободное истечение кишечной воды…
Евгения тронула доктора за плечо:
– Да объясните же хоть что-то! К вечеру стал совсем плохой, не спал, охал, корчился от живота! Сейчас сознание его явно расстроено – он не отвечает мне и, кажется, даже не узнаёт!
Доктор закончил записывать и обернулся на Евгению. Та имела растерянный вид, прижимала к груди голубой кружевной платочек и тихо поскуливала.
– Вы молодая красивая женщина. Вы должны взять себя в руки. Должны беречь себя для детей. У Вашего мужа холера. Форма болезни тяжёлая, скоротечная. Вы должны готовиться к печальному исходу…
Долгий, мучительный день Евгения не отходила от Александра, брала за руку, целовала, молилась. Он окончательно ослаб, перестал требовать питьё, редко открывал глаза. Его измождённое тяжким недугом тело пронизывали сильнейшие судороги. Лицо приобрело серый оттенок, вокруг глаз появились тёмные круги.
Меерхольц уходил… Уходил быстро, страшно, совсем внезапно погрузившись в неимоверные страдания и выжигающую плоть адскую боль.
Поздним вечером, обтирая тело мужа влажным полотенцем, Евгения услышала его еле различимые слова:
– Тяжело кончаюсь. Бросаю тебя, Женечка. Прости уж… А, вот и матушка моя у дверей стоит…
Евгения вздрогнула. Ей привиделось, будто над её головой, взявшись ниоткуда, взмахнуло большое чёрное крыло. Обдав спину холодом, оно напугало и тут же исчезло, растворилось…
Той ночью Шурка был беспокоен. Закутавшись в одеяло, съёжившись, он сидел на своей кровати и смотрел в тёмное окно. Он пытался понять, осмыслить, какие перемены грядут в его жизни. Он чувствовал, что теряет отца, но абсолютно