А старшая сестра, перестав моргать, заговорила с мужчинами.
А младшая, разыскав старую папину бритву, сунула ее к себе в школьный рюкзачок и скрылась из дома.
После этого в нашем доме стало просторнее.
Но не спокойнее.
Теперь пить начала мама. Причем еще хлеще, чем папа.
Старшая же, прозрев и заговорив, поняла, что мужчин не надо бояться и даже, наоборот, их надо любить.
И стала каждую ночь приводить по существу мужского пола на освободившееся ложе бабушки.
Словом, зажили мы по-новому.
Я, здоровенный кабан в зеленом пальто по пояс.
Мама, мучающаяся с похмелья около любимого папиного помойного ведра. Старшая сестра с очередным любовником на бабушкином матрасе. И большой рисунок на стене – автопортрет младшей сестры в моем зеленом пальто, мечте ее детства. Рисунок прислали нам из детской колонии, где сестренка отбывала срок за грабеж с применением холодного оружия. Угрожая одному солидному гражданину папиной бритвой, она сняла с него пальто. Правда, желтое, а не зеленое.
На мое незрелое сознание все эти перемены подействовали как-то по-особенному. И я однажды, собираясь на концерт симфонической музыки с девушкой из консерватории, решил оставить свое пальто дома. Это было впервые за последние семь лет.
Когда я его положил на стол, то с ужасом заметил: какое же оно маленькое, словно сшитое на игрушечного человечка. И зачем оно так было нужно сестре, бабушке и папе?
А мне сейчас зачем?
Чтобы не замерзнуть?
Нет, наверное. Оно совсем меня уже не греет. Просто я к нему привык. Я с ним как бы слился.
И почему я его сейчас снял?
Что изменилось?
Мама заменила папу. А потом, наверное, заменит и бабушку.
Старшая сестра заменит маму.
Младшая, когда вернется из тюрьмы, опять сядет.
А я… Кого заменю я? Каким будет мое будущее исходя из моего прошлого?
Думал я, думал и ничего не надумал.
Единственно, что мне было ясно, – мое будущее никак не было связано с девушкой-любительницей симфонической музыки.
Поэтому натянул я опять на себя свое любимое зеленое пальто и вместо консерватории побежал кулаки свои проветривать, к своей молодой и дерзкой кодле [4], состоявшей из таких же полудурков, как и я.
Мы, как всегда, в темном переулке попросили у одинокого дядьки закурить. Дядька ничуть не испугался. Чем, по правде, вначале удивил, а затем напугал нас. Переспросил:
– Чего вам, детки, я не понял?
– Чего-чего, курить давай, а заодно и деньги, – пропищал детским басом кто-то из нас. Дядька опять не испугался и, попросив нас успокоиться, сказал, что курить – здоровью вредить, а деньги надо не просить, а зарабатывать.
От этих непонятных слов ряды наши сильно поредели. То есть остался я один. И чтобы не слушать больше дядьку, я решил сломать ему челюсть.
Размахнулся я и бам…