– Смилуйся, Селиван, я ведь, видит Бог, смерти родному бычку не хотел.
– Хе-хе-хе, – широко открыв и скривив губы, Селиван смеялся и гримасничал, – работали, говоришь? Да какую работу работали – всё гнали его – стервеца, а он только мелкими капельками: кап -кап. И всё для нашего ненасытного горла. Нам с тобой весело, и мухи не кусают, едрёна-вошь, выливали в свою глотку ненасытную. Придется тебе, Семён, каяться и кланяться! – А, ты, Селиван, сволочь! Живёшь на моих дармовых харчах, ещё и паясничаешь. Ты даже дома не бываешь. Хоронишься от своей Груни. На халяву у тебя всегда рот открытый, байбак ты сонный!
– Семён, это ты брось! Я – кто угодно, но не халявщик! Всегда выполняю самую грязную работу: мою, чищу свёклу, готовлю посуду. Посуда для самогона должна быта готова, как самолёт к полёту, иначе твои дрожжи и сахар – пустая затея. Семён высоко поднял правую руку, потряс ею воздух, оскаблившись широко ртом, показывая свою усмешку и злость.
– Подумаешь, явился новгородский дворянин, чистит он свёклу, моет посуду!
– А чья свёкла, чья посуда? Согласовал ты со своей головой, что ты говоришь? Бестолковый ты человек, Селиван!
– А ты, бурбон, самодовольный прощелыга!
– Это я, бурбон самодовольный, несчастный шарамыжник! Не выдержали нервы у Семёна, он, молниеносно схватив полено в правую руку, хотел треснуть по голове Селивана, но споткнулся сам и покатился кубарем под лавку. Селиван пал, как подкошенный и покатился, ударившись о кочергу. Тут-то Семён и завыл, как баба при родах. «Убил я тебя, убил, Селиван! Прости крестом-богом, я не хотел, ну, ты сам, бивень, лез на рожон». Селиван пыхтел и сопел, как буйвол. Живее всех живых. Только морда краснее обыкновенного.
– Селиванушка, прости меня – это я сгоряча. Небось, башка-то болит, давай приложим холодненького.
– Сейчас я тебе приложу, дай мне только немного просохнуть. Селиван перевернулся на другой бок и неожиданно глубоко со знанием дела захрапел, а потом и вовсе заснул глубоким сном. Неизвестно, сколько он спал. Только встал поутру, глядь: рядом с ним Семён. Не стал он трогать бедолагу. Сняв с себя рубаху и брюки, направился на речку и нырнул в осеннюю холодную воду. Кряхтя, вылез их воды, рубашкой вытер тело и вернулся к Семёну. Семён проснувшись, протёр глаза, а перед ним без рубашки воссиял с небольшой шишкой на голове Селиван.
– Селиван, как башка? Небось, болит?
– Болит-не болит? Что спрашиваешь? Знамо, болит! Ведь надо было тебе, дураку, так меня треснуть, хорошо ещё, голова цела.
– Прости меня, Селиван, это я погорячился.
– Семен, ты же меня мог убить.
– Селиван, это не я, это ты об кочергу споткнулся. Полено – это так, для острастки.
– Не убил, и на том спасибо!
– Но, Селиван, силён спать-то!
– А что? Наша родня любит поспать не только