Поначалу взрослые вели себя тихо. Ели, пили, весело обновляя рюмки. После первой бутылки Витька набирал полную глотку воздуха и жаловался на государство, которое его поимело:
– А что они думали? Что буду на заводе всю жизнь вкалывать? Не тут-то было. Я пацана родил? Родил. Двадцать лет пахал? Пахал! Имею право теперь пожить в свое удовольствие.
Галя его поддерживала, темнея лицом. Миша принимал позу мыслителя и с замахом закидывал ногу на ногу. Распространялся о каких-то горбачевских реформах, в частности о гласности и перестройке. Дальше Ирка не слушала, начиная дремать на фамилиях Рыжкова и Шеварднадзе. Просыпалась всегда в один и тот же момент, когда у взрослых начиналась «любовь». Мама, раздетая до комбинации, привычно лежала на спине, а на ней копошился дядя Миша. У него что-то не получалось, и он чертыхался, норовя укусить за сосок. Галя пыталась увернуться, только двигалась почему-то слишком медленно. Затем герой-любовник «нащупывал» глазами испуганную девочку, и дело начинало ладиться. Он с гордостью демонстрировал свое вздыбленное причинное место, полируя его рукой, а потом нырял между ног и копошился там долго, не сводя глаз с полумертвой от ужаса Ирки. Витек, как правило, спал богатырским сном, пуская пузыри и слюни.
Когда все заканчивалось, полуодетые взрослые возвращались к столу. Снова пили и ссорились, кому бежать за добавкой в магазин «Низкое крылечко». Иногда девочке перепадали объедки: селедочный хвост, горбушка с жареным яйцом, квашеный огурец. Она ела, сидя на стареньком пальто. Продолжала учить таблицу умножения и рисовать осенний лес. Слагать и вычитать отрезки. Читать басню «Лев и мышь». Терпеливо ждать, когда мама освободится, чтобы отвести ее домой.
Так и жили. Дед злился, ссорился с Галей и даже поднимал на нее руку. Бабушка встревала, взывая к здравому смыслу. Ирка не сдавалась и по-своему пыталась маму спасти.