Когда хлопчатник уже заметно подрос и работы прибавилось, к Айсоне приставили меня и Сарагыз. Скоро я выучился сам ухаживать за полем.
А забот, надо сказать, у поливальщиков всегда предостаточно… Вот, кажется, что и бороздок ты сделал сколько следует и земля будто бы вдоволь напилась водой. Но вдруг видишь: вон в том краю поля головы кустарников поникли. Значит, туда не дошла вода, бороздки остались сухими!
Да. Работы больше чем хватало. И все же у меня бывали приятные свободные минутки. Чтобы дать мне немного отдохнуть, меня отправляли в село за припасами. А то и просто послушать: что там скажет “черноголовый» – репродуктор. Как и по всей стране, в нашем маленьком и далеком, залитом солнцем селе люди хотели знать, что там делается, на фронте…
Вечерами, усталые, мы ложились на деревянный настил, сделанный из жердей. Постепенно воздух становится прохладным и прозрачным. Так спокойно и сладостно было вдыхать его, засыпая. И видеть над собой чистые звезды. И видеть, как поднимается луна, похожая на пиалу, полную молока.
В первые ночи, сказать по правде, мне было не по себе немного, мурашки щекотно и коряво пробегали по телу, когда где-то, и не так уж далеко, вдруг заунывно голосили шакалы.
Плакали, то ли о чем-то просили меня, то ли угрожали… Но скоро я привык к их голосам, как и ко всем другим звукам и шорохам ночной пустыни…
Сегодня мне опять предстояло ехать в село. Что там говорить, я был доволен!
– Уж постарайся, – шутливо наставляла меня Сарагыз, – привези нам радостную весть!
В это время она помогала мне получше увязать тюк травы, которую я собирался отвезти домой… Сарагыз была крепко сбитая рослая девушка. В селе ее за это – на туркменский лад – называли башней.
Сарагыз, между прочим, не зря меня просила. Третьего дня я как раз и привез такое известие. Наши войска, наконец, вышвырнули гитлеровцев за пределы СССР!
И когда я приехал к себе на хлопковое поле, уж я был горд!
И я не просто им рассказывал, а говорил, как настоящий радиодиктор – таким особо твердым и торжественным голосом.
Последние слова, мне кажется, я вообще произнес точно как он, этот невидимый, но такой знакомый нам человек:
– Туркмены тоже совершили на разных участках фронта немало подвигов. Внесли свой вклад в общую победу!
Бедная моя гелнедже не в силах была сдержать слез – и гордости, и горечи.
А Сарагыз, по обыкновению своему, принялась шутить. Делая вид, что приглаживает волосы, словно готовится к встрече, Сарагыз насмешливо посмотрела на меня:
– Хм… Так, значит, теперь пора вышивать тюбетейки в награду солдатам?
Мне не понравилась ее шутка. Я от чистого сердца старался, чтобы все вышло поторжественней, а она, понимаешь… Или, может, Сарагыз вообще мне не верит?
– Можешь смеяться, можешь издеваться, можешь вообще делать, что хочешь, – сказал