Когда плачет каштан. Галия Маратовна Смаилова

мы, будучи сыновьями одной земли, всегда держались друг за друга. Во время боевых действий мы старались не упускать друг друга из виду… Уже не помню сколько дней, но мне тогда это казалось целой вечностью, мы находились на линии фронта и сутками напролет, не переставая, мы вели ожесточенные бои с фашистами. Я не буду передавать вам тот ад, который испытал каждый солдат. Скажу лишь одно. Никто не остался прежним после той битвы. Каждый, кто выжил тогда, стал другим, стал совсем иначе смотреть на мир. И вот в один из таких дней пришел приказ перейти в наступление. Мы не военные люди, мы были простыми солдатами, исполнявшими приказ. Но даже нам было понятно, что вероятность вернуться живым и невредимым из предстоящего боя была сведена почти к нулю».

      Старик говорил не спеша, заново переживая те страшные моменты своей жизни, и его голос порой переходил на шепот, сопровождаемый глубокими вздохами от нахлынувших воспоминаний. Его молчаливым слушателям временами приходилось напрягать свой слух, чтобы не пропустить ничего важного. На несколько минут он замолчал, воспоминания минувших дней накрыли его с головой. Медленно покуривая кальян, он лежал на боку с закрытыми глазами. Его дети в терпеливом ожидании также сидели молча. И тут по его щеке побежала слеза, одна единственная. Но сколько всего было в этой слезе, чтобы понять всю испытываемую боль, не нужно было никаких слов, достаточно было увидеть эту слезу старика.

      Никто никогда не видел его слез, даже когда хоронили его жену, дорогую Дильду, мать его сыновей, он не пролил ни одной слезы. Горевал, скорбел, но не плакал. Невольно из глаз Шадияр также полились слезы. Неудержимые, крупными ручьями текли они по щекам. Но она боялась шелохнуться, боялась малейшим движением потревожить столь почтенную и столь смиренную задумчивость свекра. Усыпив наконец сестер, Ануар и Дидар незаметно тихонечко присели возле своего отца. Не понимая причин, которые могли так расстроить дедушку и мать, они недоуменно во все глаза смотрели на родителей, но нарушить тишину не посмели.

      «Но приказ есть приказ, – продолжил свой рассказ старик. – На рассвете мы выступили вперед. Это было самое страшное и жестокое сражение. Всюду слышался вой картечи, вокруг громыхали снаряды, взрывались гранаты, земля ходила ходуном под ногами, реки крови текли везде. Мы бежали со всех сил, уничтожая врага на пути, а он уничтожал наших братьев. Дым от пороха, комья земли резали глаза, лишая возможности проглядеть дальше тридцати метров. Царил неописуемый хаос, тела людей от непрекращающихся взрывов и пуль превращались в настоящее месиво, многими овладевала паника. Мы с Кадырбаем старались держать друг друга в поле зрения. Но временами мы терялись, потом случайно находились, и так снова и снова. Мне пришлось вступить в рукопашный бой с одним фашистом. Это был молодой здоровый боец, где-то на голову выше меня. Какое-то время я держался на ногах, но потом мои силы стали сдавать. Противник меня одолевал. Он повалил меня на землю и занес надо мной штык, целясь в самое сердце. Но прежде чем, он успел пронзить меня, прозвучал