– Это не моя комната, – сказал Ральф, когда мы шагнули за порог спальни.
– Прости, но какая разница? – жёстче, чем хотел, отозвался я.
Ральф молча взглянул на меня, но возражать не стал.
Его рука легко коснулась пальцами моей скулы. Прикосновение было лёгким, как крыло бабочки, едва ощутимым.
– Как тебя зовут?
– Альберт.
– Значит, Альмерт – сын Амадея?..
– Ты помнишь, как умер? – решил сменить тему я.
Ральф слегка свёл брови:
– Кажется, да. Это было… неожиданно.
– Это верно. Дядя Винсент всегда именно так это и описывал. Никто не думал, что ты умрёшь.
– Да. Всё было как обычно. Мы просто развлекались, – в задумчивости проговорил он, накручивая длинную светлую прядь волос на палец.
Жест был до боли знакомым. Синтия очень часто делала так же.
– Было больно, но мне казалось, что я ещё могу терпеть…
– Твой организм решил иначе, – прервал я его, не имея ни малейшего желания копаться в событиях давно минувших дней.
– Прошло почти двести лет?.. Как такое возможно?
– Синтия – ведьма.
Он взглянул на меня, как на сумасшедшего.
– Ведьма?..
– Да. И меня она воскресила так же, как и тебя.
– Зачем?
– Зачем воскресила? Меня – потому что любила. Тебя?.. Откровенно, говоря, не знаю. Может быть потому, что ненавидела?
– За что ей меня ненавидеть?
– За то, что это по твоей милости она родилась на свет. За то, что всегда считала себя моральным уродом, не умеющим любить. За что, что была такой же, как ты.
Он смотрела на меня не мигая, поверхностно и часто дыша:
– Я умел любить.
– Да. И эта твоя любовь она как вирус – передалась всем нам. Ты любил нашу мать? Или тебе просто нравилось нарушать все существующие границы?
Выражение его лица сделалось застывшим и отстранённым. А потом он вдруг рассмеялся. Горько и жёстко.
Он смеялся и смеялся и делалось жутко от этого смеха. В нём не было веселья. В нём не было радости. Так могут смеяться только поверженные демоны. Или падшие ангелы.
Смех Ральфа оборвался резко. Почти так же неожиданно, как и начался.
Я прекрасно понимал его чувства. Я помнил, как полгода назад точно так же, как он, открыл глаза и оказался один в чужом мне мире. А все, кого я любил, остались в прошлом.
Мёртвом прошлом – мёртвые сами.
А потом, когда я постепенно начал свыкаться с тем, что случилось, в душе смиряясь с неизбежным, Синтия оказалась воскресшей. И я завис, распятый между моим прошлым и будущим и эта вечная половинчатость – моё бесконечное, нескончаемое настоящее.
Какая ирония, каждый раз как я пытаюсь поступить правильно (с моей точки зрения, разумеется) всё становится только запутанней. Я готов был умереть. Пусть даже в огне. Но вместо того, чтобы забрать наши прогнившие души в