Я помню
Я помню зеркала, натертые до блеска,
Наряды помню – шелк, парча и мех.
Любая, помню, как писалась фреска
И Симонетты помню звонкий смех.
Неужто красота – смертельный грех?
Я помню голос – голоса – в соборе,
Призывы все изысканное сжечь.
Я роковую помню эту речь!
«В костер картины, украшенья – в печь!»
В те времена он был еще в фаворе.
Потом его сожгли. Так, изощренно,
Монаху отомстили зеркала.
Спровадила Fiorenza[1], приняла Геенна
Того, кто думал, что искусство тленно.
И били радостно колокола.
Я помню Палатин опустошённый,
Когда из Рима убыл Константин.
Туман в то утро выполз из низин,
Парил как будто в небе паланкин.
Все думали: о, царь наш умудрённый…
Все думали, что царь наш умудрённый,
Столицу бросив, царство сохранил.
На каждый городок не хватит сил:
Византий впредь – мерило всех мерил.
Все думали: он мудрый, умудрённый!
Он умудренный, воцарилось мненье —
А он всего лишь от химер бежал.
Фаусте бы он яду дал бокал!
Но он рассвирепел и возжелал
Убить жену мучительно в бассейне.
Узрев жену ошпаренной в бассейне,
Он сдал столицу, сдал свой Пантеон,
Венеру, Аполлона предал он —
И погрузились наши боги в сон…
У нас о нем другое было мненье.
Я помню смрад и рокот Колизея,
Львов на арене, venationes, кровь[2].
И каждого я помню дуралея,
День убивающего вновь и вновь
Тут, на ступеньках, от восторга млея.
Я помню гладиаторов свирепых,
Жизнь против жизни, слава или смерть,
И помню императоров нелепых
На крыше собственного мавзолея,
Внизу толпы довольной круговерть.
Я помню целомудренных весталок
На мраморных ступенях Колизея —
Особо почитаемых особ.
Удел у них, на самом деле, жалок,
Неведом им земных страстей озноб.
И полюбивших помню я весталок,
Зарытых заживо, другим в урок…
Десяток, помню, написал я строк
В честь этих, самых милых мне весталок,
Строк десять – вместо мавзолея.
Я помню красный цвет Фиорентино,
Блаженного – аквамарин.
Марию помню, томную, Бронзино,
Пармеджанино молодого сплин.
Лукрецию, со сломанным кинжалом —
Кровь капает с нагой груди.
Мадонну с гарпиями помню, в алом…
Буди, о память, лица все, буди!
Я помню кардинала ди Биаджо,
С змеею там, срамные где места,
И помню проститутку Караваджо —
Красавицу, родившую Христа.
Я помню Рафаэля Галатею,
Чистейшую, среди морских зыбей,
И больше никого упомянуть не смею —
Ни девушки, ни фрески нет нежней.
Моему отцу
Отец сказал: «Мы родом из Коринфа,
Оттуда заселялись Сиракузы…»
А я, у грота Аретузы,
Вдруг закричал: «Праматерь наша нимфа!»
Потом увидели каменоломню,
Афинских пленников могилу,
Teatro greco… Кланялись Эсхилу.
Все это помню, помню!
Спустя полгода он уже в гробу.
«Проклятый мотороллер!» – плачет мама.
Немного крови высохшей на лбу…
Такая драма.
Он пел везде, по всей стране,
В Милане, Риме и Катанье.
В Вероне, помню, на коне,
В грязи – в Палермо, на спине,
В Тревизо – в ванне.
Он Верди пел, легко брал «до»,
Мог страстным быть, особенно в терцете.
Беллини пел, все роли, «от» и «до».
Про