В скором времени, несмотря на несловоохотливость нашего хозяина, нам все же удалось выведать, что казаки Хомутовской станицы никакого участия в происходящих событиях не принимают и сохраняют нейтралитет. Причем казак пытался доказать нам, что такое решение – самое лучшее, ибо большевики – друзья «трудового казачества» и воюют они не с ним, а с буржуями, которые, забрав казну, бежали из России и укрылись в Новочеркасске и что станиц и хуторов большевики не тронут.
Судя по тому, как казак говорил, можно было полагать, что, прежде всего, он сам мало верит в свои слова, а передает, как попугай, чужое, где-то им слышанное. Когда же я указал ему, что их нейтралитет кончится тем, что большевики, завладев Новочеркасском и Ростовом, примутся делить землю между казаками и иногородними, он, совсем сбитый с толку, долго не знал, что ответить.
«Да мы не дадим, пусть только попробуют, свое-то отстоим, поднимемся все, как один», – неуверенно возразил он.
«Нет, – сказал я, – тогда уже будет поздно. Атамана не будет, не будет никакой власти, которая бы вас объединяла, пушек и пулеметов у вас нет, винтовок мало, – ну и большевикам, вооруженным до зубов, расправиться с вами будет нетрудно. Сейчас вы не поддерживаете Атамана, верите больше фронтовикам да большевикам, обещающим вас не трогать, а они, покончив с Атаманом, примутся за станицы и хутора и начнут заводить у вас свои новые, хохлацкие порядки».
Здесь в разговор вмешалась хозяйка, уже давно проявлявшая признаки нетерпения.
«Вот, как послушаю вас, – сказала она, – и так все правильно и хорошо выходит по-вашему, а наши-то фронтовики, дуралеи, целый день горланят, да только путного от них ничего не услышишь, а беспутства наберешься. По-ихнему, Бога выдумали попы, старших и начальства не признают, Атамана, кричат, тоже не надо. И кто бы еще говорил – пусть бы степенные казаки, – а то все непутевые, – не иначе как бездомные и голодранцы. А по ночам, как свиньи, напиваются, кур крадут, девок затрагивают и орут во всю глотку «теперича слобода». Как погляжу я на вас, так вижу, что вы люди душевные, мирные, нет у вас злобы на уме, а когда увидела вас у калитки, ну, думаю, опять бродяги, ходят бездельники, да народ мутят, и сами не работают и другим мешают. Ну, конечно, осерчала», – закончила она, как бы извиняясь за свой суровый прием.
Казак, насупившись, угрюмо молчал. От нас не ускользнуло то обстоятельство, что на почве разного понимания и толкования большевизма, здесь в семье происходят очевидные разногласия. Жена всецело разделяла нашу точку зрения и, не скрывая, радовалась, что в лице нас нашла себе неожиданно единомышленников,