Не знаю, как других, а меня тогдашнее противостояние с какого-то момента уже даже не раздражало, просто мешало пользоваться Кутузовским проспектом для проезда на работу, да и то не сильно, а потом я стал и вовсе воспринимать всю эту сутолоку как некий фон.
Но вот когда нарыв лопнул и злобные гоблины, выталкивая взашей безоружных милиционеров, хлынули в здание мэрии Москвы, власть показала свое настоящее лицо. Между взятием мэрии и походом на Останкино прошло буквально всего ничего, но паника, охватившая власть, показала ее истинную цену.
Я так и не знаю, в какие щели удалось забиться лихим правоохранителям, но город их потерял. Почувствовавшие свою безнаказанность люмпены могли рвануть в любом направлении, но выбрали худшее из возможных и устремились громить Останкино.
Конечно, их резоны понятны – сообщить миру о себе, хотя уже и так все знали, что на самом деле единственной мотивацией такого рода стратегической глупости была животная ненависть к инакомыслящим, к журналистам, которые никак не хотели видеть в люмпенах гордость нации и называли их разгул преступлением.
В тот самый момент, когда хасбулатовцы-макашовцы побежали громить, они сразу проиграли, превратившись из страдальцев в тривиальных заговорщиков-погромщиков, развязавших войну против своего народа. Генетическая память моментально одела их в кожаные тужурки, объединила в революционные тройки и расстрельные команды.
Шансов на успех у них уже не было.
В таких историях не бывает правых и виноватых. В памяти всплывают искаженные гневом лица главных злодеев и противоестественный проход танков по Кутузовскому проспекту, закончившийся расстрелом Белого дома. Танки, стреляющие в центре Москвы по Белому дому, – ни в одном фильме этого не было. Картины будущей войны: враг в центре города расстреливает здание Верховного Совета. Ведь свои этого не могут сделать, и 1991 год показал: как бы далеко ни заходили в своей риторике гэкачеписты, но устраивать бойню в Москве даже они не посмели. Интеллигентность Крючкова не позволила ему даже допустить мысли о возможности применения методов, отработанных в Афганистане, на своем народе. Ельцин посмел, проявив истеричность, столь часто заменяющую современным политикам волю.
Да и его противники посмели поднять оружие на своих сограждан безо всяких угрызений совести. Хотя о совести говорить не приходится – российская политика не признает этого понятия.
Смена эмоций от гнева до отчаяния, слезы и равнодушие, а главное ощущение – колоссальная растерянность и эмоциональная опустошенность. От победы Ельцина не было эйфории 1991 года, ведь ее одержали танки и «Альфа»,