«Сии глаза были лживы, но они сохранили свет невинности».
В сосуде, несомненно, находились те самые глаза, место которых заполнили драгоценные камни… Я вздрогнул, вспомнив лицо покойницы.
Мы уже почти дошли до лестницы, когда с улицы раздался жуткий вой пса. Я побежал назад.
– Брут! Брут! Ко мне!
Я выскочил на широкое крыльцо и нашел пса, лежащего у колонны. Он дрожал мелкой дрожью, изо рта клочьями свисала пена. Я успокаивал его, гладил жесткую шерсть, но он никак не реагировал, продолжая трястись. Вышел Йоган, запыхавшийся от быстрой ходьбы.
– Полагаю, что за нишами находится еще одна комната, – сказал он. – Я простучал стену – там определенно что-то есть!
Оставив несчастного Брута, мы обошли дом. С противоположной стороны не оказалось двери, но на уровне второго этажа было окно. По всему выходило, что это окно естественным образом освещало сердцевину дома, обнесенного каменной стеной, уставленной страшными вазами. Заглянуть в окно можно было только спустившись сверху дома, ибо ближайшие деревья росли на почтительном расстоянии. Дверь же, скорее всего, находилась на самой стене.
Вернувшись, мы еще раз тщательно осмотрели стену, обшарили ниши, но поиски не увенчались успехом. Раздосадованные, мы решили оставить поиски до утра.
…Я внес дрожащую собаку в дом и положил на ковер рядом с камином. Нашлись дрова, и мы без особого труда развели огонь.
Пес все порывался ползти… ползти из проклятого дома, где в каждом углу, в каждой трещине, в каждой складке портьер таилось зло, которое он ощущал во много раз острее, чем мы, люди.
Монах сидел в широком кресле у камина и то и дело подкармливал огонь поленьями. Я сел на ковер рядом с собакой и, гладя ее, задремал.
Когда я открыл глаза, ни пса, ни монаха в зале не было. Камин давно потух, и пахло отсыревшим углем и плесенью.
– Йоган! Брут! – крикнул я что есть мочи.
Ответа не последовало. Я встал, чувствуя во всем теле ужасную ломоту, и, еле передвигая ноги, вышел наружу. На крыльце, прислонившись к колонне, где я нашел пса, сидел монах. Лицо у него было серое, глаза закрыты, в ногах лежал Брут и скулил. Забыв про собственную немощь, я в два прыжка оказался у колонны и взял Йогана за руку. Веки его дрогнули, и он приоткрыл глаза.
– Зло… – прохрипел он. – Здесь повсюду зло… Бегите, брат мой, ибо один вы не в состоянии справиться…
В заплечном мешке у меня была бутылка, на дне которой осталось немного воды. Я приставил горлышко к бледным губам монаха, он с благодарностью сделал глоток.
– В руки Божьи возвращаю дух мой… – начал было монах, но я не стал слушать, взвалил его, точно мешок с овсом, на плечо и понес к лазу.
Брут пролез первый, за ним я, а после я вытянул за руки и Йогана. Я молился, как умел, чтобы Господь не забирал его жизнь. И Бог услышал. Понемногу лицо монаха стало розоветь, и он уснул на траве, подогнув под себя ноги – совсем как ребенок. Я услышал лай собаки – Брут нашел останки нашей лошади – ее разодрали волки.
– Интересно,