– Мой хороший, для тебя это слишком дорого.
Он дрожал, полный ярости, смятения и слепой, отчаянной надежды. Получается, он стал еще несчастнее, поднеся ей подарок.
– Пожалуйста, – повторил он.
– Ты самый чудесный мальчик на свете. Правда. Но ты должен завтра же отнести миску тому человеку с Бродвея и взять назад свои деньги.
– Не могу, – сказал он.
– Хочешь, чтобы я сходила с тобой?
– Что такое человек? И что я? И что вы?
– Прошу тебя, Лукас. Я очень тронута, на самом деле. Но я не могу ее взять.
– Тот человек ушел.
– Завтра вернется.
– Не вернется. Эта миска была у него последней. Он сказал, что уезжает.
– Бедняжка ты мой.
И как ему было выговорить то, что хотелось, – здесь, во мраке передней (где по‐прежнему скалился козлиный череп), протягивая ей единственное отысканное им сокровище, которое она не хотелапринять?
– Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.
– Тсс, тише! Соседей переполошишь.
Лукас не рассчитывал, что его слова прозвучат так громко. Он не рассчитывал заговорить снова, еще громче:
– Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.
– Пожалуйста, не надо. Зайди, нехорошо так декламировать в передней.
– Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее. Девять месяцев, что зреет плод, миновали, близятся изнеможенье и боли.
Кэтрин молчала. Она словно бы по‐новому взглянула на него.
– Что ты сказал?
Он не знал. Как будто бы она никогда раньше не слышала, как он говорит словами книги.
– Прошу, Лукас, повтори, что ты сказал?
– Не помню.
– Ты говорил про прядильщицу. Ты говорил про невесту и… проститутку. Про женщину, которая собирается родить.
– Это была книга.
– Почему ты это сказал?
– Слова приходят ко мне сами собой. Я не знаю как.
Она наклонилась ближе к нему, вглядываясь ему в лицо, как если бы слова были написаны на нем, плохо, но все же различимые, читаемые с трудом.
Она сказала:
– Ты правда не знаешь, да? Ох, Лукас, я боюсь за тебя.
– Нет, пожалуйста, не бойся за меня. Тебе надо за себя бояться.
– У тебя есть дар, – сказала она притихшим голосом. – У тебя есть страшный дар, ты знаешь об этом?
Какое‐то мгновение он думал, что Кэтрин говорит о миске. Та и вправду была страшным даром. Может, она вообще ничего не стоила, а он отдал за нее деньги, которые должен был потратить на еду. И Кэтрин от этой миски что за польза? Лукас так и стоял с протянутыми руками, кровь шумела у него в ушах. Он был и мальчиком, купившим миску, и мальчиком, который ее Лукасу продал. Тот, другой мальчик, наверно, уже возвращается домой к родным и несет им еду. Нет, Лукас мог быть только тем, кто купил миску. Он мог только стоять перед Кэтрин со своим страшным даром в руках.
Она нежно (он никогда