Да, «у жизни конца нет, она продолжается с нами или без нас»! Это из финала повести «Алевтина» в конце сборника. Но какой она будет – зависит от всех. По прочтении книги Марины Андриевской, расставаясь с её героями, невольно вспоминаются слова Ф. Петрарки, взятые в качестве эпиграфа к рассказу «Картина»: «Благие души… заселят мир, он станет золотым»…
Хотелось бы верить!
Татьяна Гржибовская, член Союза писателей России и «Союза писателей XXI века», Москва
Повесть
Весна придёт!.
Посвящаю моим родным
Зима ещё не закончилась, а уже везде – в свежем бодрящем воздухе, в ярко-синем, как будто новом, небе и в том, как тепло светило солнце; в слегка подтаявших дорожках, давно протоптанных в сугробах, в глубоких следах в них, блестевших скользкою корочкой; в длинных сосульках под крышей с переливающимися тяжёлыми каплями; в шуме высоких строгих сосен, качающихся без ветра; в громком щебете птиц и в слышимом вдруг, таком летнем «пить-пить…» и ещё в разных других звуках, но особенно в завораживающем, манящем гуле самолётов, летящих где-то далеко в вышине и оставляющих белоснежный тающий след, – во всём было что-то новое, волнующее, и всё уже было в будущем. Мир казался открытым, просторным, всему было в нём место, и всё было возможно. И следующее время года наступало очевидно, радостно и неотвратимо, не дожидаясь конца предыдущего. Ещё не отшумел февраль, и полагалось быть ещё метелям и вьюгам, но это уже не тяготило и представлялось как уже прошедшее. А главное – это то, что приходит, почти пришло…
Егорка, а его все по-прежнему так звали, хотя он давно уже стал Егором Михайловичем, любил это время конца зимы. Оно возвращало его в далёкое детство, которое он провёл на даче у бабушки и открывал для себя мир – чудесный и не враждебный ему, городской, и где чувствовал себя защищённым, хоть и не мог понимать всего, как обычные здоровые люди. Но это было и не нужно: ему было хорошо и, казалось, будет всегда и никогда не кончится…
Сначала его укладывали в большой плетёной корзине, её ставили на железный остов старой коляски под окошком кухни, где стряпала его бабушка, чтобы за ним смотреть, не отрываясь от дела. Он лежал или сидел в этой корзине-коляске, закутанный одеялами, вокруг него струился чистый и будто сладкий воздух, и он дышал им, как пил его, наполняясь живительной силой. Было покойно, и ничего не хотелось; он только жмурился от солнечного света, а когда солнце уходило, под шум сосен – засыпал. Маленький тогда ещё совсем, Егорка это своё первое эмоциональное впечатление помнил. То было блаженное состояние абсолютного счастья, и он, конечно, не сумел бы объяснить его, даже если б мог; то редкое и не всеми испытанное, случающееся иногда с человеком в детстве или старости полное растворение сознания и слияния его с миром, своей жизни – с жизнью всего,