Любаве несколько раз на дню напоминали о том, что девочка. Что младшая княжна. Она уже устала слышать одно и то же. Кто ж виновен, что и батюшка, и матушка грезили о наследнике, а родилась ОНА! Любава! Вторая дочь!
Князь часто винился, что «долгожданного сына» начал обучать мужским премудростям еще с утроба! Рассказывал о дальних землях, поглаживая огромный живот княгини, в котором кровь из носу богатырь растёт! О походах военных. О лихих скакунах, об оружии…
Разве ж виновата Любава, что вот такой уродилась?
Не богатырь, к сожалению. Не наследник!
Но зато не сидится на месте. Не вышивается. Не интересно песни распевать, да танцевать учиться.
Свобода милее. Ветер в ушах. Простор для души…
Эх!
Зачем постоянно ставить в пример старшую княжну Мирославу, которая росла тихой, послушной, молчаливой?
Нельзя сравнивать воду и огонь! Солнце и снег!
Любава – взрывная, подвижная, жадная до всего, что окружало.
Мира часами могла напевать над вышиванием, как и положено будущей жене великого князя.
Любава с не меньшим упорством скакать на коне, да по деревьям ползала.
Мирослава спокойно и покладисто выслушивала нравоучения старших.
Любава протестовала и спорила, порой ставила в тупик совершенно не детскими мыслями и рассуждениями.
Мира свыклась с мыслью, что совсем скоро наступит великий час, и она покинет отчий дом, родное княжество, переехав в дом супруга будущего.
Любава била копытом, мол, не выйдет замуж абы как и за кого укажут! Насилу мил не будешь! И не будет! Коль мужику позволено любить, и она пойдёт за того, кого полюбит. И никак иначе!
Старшая лишь мотала головой, устав от вечных проблем с младшей. А Младшая ей моськи корчила: «Я не ты!»
По чести, сёстры меж собой особо не общалась. Во-первых, старшая уже была девицей на выданье и совсем не разделяла увлечений младшей. Во-вторых, она была занудой! И зачастую, при редких встречах монотонно читала нотации, как должно себя вести воспитанной княжне, а не взбалмошной крестьянке, по которой розги плачут. Что надобно надевать дочери князя, дабы выглядеть достойно, а не под стать анчутке дикой.
И в особенности любила напоминать, когда дозволено открывать рот.
Любаве было по нраву другое. Босиком бегать по горячей пыли и не думать, как высоко задран подол рубахи. Хотелось утром с кровати соскочить и наперегонки с остальной детворой мчаться на речку! А потом, после стужи воды, жадно пить парное молоко из глиняной кружки с треснутым краем.
Желала! Желала и делала!
Батюшка часто прощал мелкие проказы, больше для виду грозя пальцем, а иногда делая вид, что сердит:
– Любушка, – выговаривал громовым голосом, – ты же дочь князя, а не челядины! – а в глазах любовь лучилась, что не скрыть никаким гневом. И тут же старой кормилице: – Авдотья! Как же так?! Княжна, а растрёпанная и чумазая?.. Ежели не по