Он развернул лист.
– Двести тысяч червонцев, а здесь ваше имя и больше ничего.
– Мне кажется, – произнесла Людовика, – что эта сумма очень велика.
– Да, но не для вас.
– Нет, мне кажется, – медленно произнесла молодая девушка, как бы рассчитывая мысленно и соображая. – Мне кажется, что это, должно быть, половина всего того, что может иметь мой отец.
– Если кажется очень много, поставьте немного меньше, – странно проговорил отец Игнатий.
– Я поставлю пятьдесят тысяч, – вымолвила Людовика.
Иезуит улыбнулся и выговорил:
– Это невозможно, это слишком мало. Впрочем, – вдруг спохватился он, – я согласен и на это. Садитесь и пишите.
Он развернул лист и, показав среди строк пустое место, вымолвил:
– Вот здесь… поставьте пятьдесят.
Людовика, не садясь, рассмеялась и, показав хорошеньким пальчиком несколько выше пальца иезуита, прибавила:
– А здесь потом кто-нибудь поставит сто или двести или триста. И она взглянула, весело смеясь, в лицо иезуита.
Как ни владел собою хитрец, а щеки его слегка зарумянились, и вдруг, бросив бумагу на стол, он сложил руки на груди, смерил с головы до ног огненным взглядом молодую девушку и выговорил:
– Вы не знаете, в какую игру вы играете, моя духовная дочь.
– Отчасти не знаю, но догадываюсь.
– Нет, вы меня не понимаете. Если сегодня вы не подпишете этой бумаги и не сделаете это приношение в церковь Божью, то…
Отец Игнатий тяжело дышал и будто боялся произнести.
– Что ж тогда?
– Все может перевернуться, перемениться, может случиться такое, чего я вам не могу сказать. Но все будет вами погублено, вы лишитесь всего. В последний раз я спрашиваю вас, хотите ли вы написать двести тысяч червонцев и подписать эту бумагу, но не ставить внизу числа?
– Этого я не могу, – несколько робея, произнесла Людовика, так как теперь, глядя в лицо иезуита, она окончательно поняла, с какого рода человеком приходится ей иметь дело и насколько важно само дело.
– Это ваше последнее слово? – вымолвил отец Игнатий.
– Последнее.
– Вы не подпишете?
– Не подпишу.
– Итак, считаю долгом предупредить вас, что когда я выйду из этой комнаты, то все будет кончено. Я клянусь вам Богом, клянусь вот этим распятием, – он взял в дрожащую руку золотой крест, который у него был на груди, поднес к губам своим и прибавил:
– Клянусь и целую этот крест, что если вы не согласитесь на мое предложение, то вы лишитесь всего – и жениха, и состояния, и блестящей будущности. Вы будете… как эта женщина.
И судорожно стискивая одной рукой крест, он другой указал ей в окошко.
Вдали, в стороне от парка, в поле виднелась на дороге женщина, которая, придерживая рукою подол своей юбки, гнала хворостиной пару волов, шлепая босиком по грязной дороге, где еще не совсем стаял снег.
– Вы будете такой, –