В 1958 году мне было 16 лет и я жила у своей бабушки Роуз. В детстве я нередко была сама по себе. В те времена мне приходилось зарабатывать, чтобы окончить школу. Полгода я проработала секретарем в страховом агентстве «Редженси» в Бруклине. Я приходила в офис после уроков: отвечала на звонки, встречала клиентов, сортировала почту и назначала встречи. Мои работодатели, рабби Филипп Грубергер и Хершель Уоллингер, брали свои скромные офисы в субаренду у более крупного страхового агента. Я находила это весьма хитрым решением: ведь, явившись на встречу, наши клиенты проходили через целое море столов по пути к «Редженси» – создавалось впечатление, будто все это были сплошь сотрудники Грубергера и Уоллингера и что бизнес шел более успешно, чем это было на самом деле на заре их карьеры.
Рав в основном трудился «в поле» – встречался с клиентами, подыскивал новые возможности для бизнеса и оценивал подрядчиков для составления полисов. Хершель обосновался в офисе, и большую часть времени я работала с ним. Оглядываясь назад, я понимаю, что в те времена рабби Филипп Грубергер даже не замечал меня. Так что никакой искры, проскочившей между нами, не было.
Он был намного старше и совсем не в моем вкусе. Мистер Грубергер был влиятельным бизнесменом с фундаментальным религиозным воспитанием, а я – дерзкой, нерелигиозной, строптивой девчонкой-подростком. У нас не было ничего общего. В те времена мы с Равом были как свинина и сыр – полные противоположности, которые по иудейским законам никогда не лежали на столе вместе.
Вспоминаю один из немногих моментов, когда мой босс удостоил меня своим вниманием. Однажды вечером, когда я уже собиралась уйти из офиса, зазвонил один из наших телефонов. Это была внутренняя линия, номер которой был известен немногим. Человек на том конце провода поинтересовался: «Могу я поговорить с рабби Грубергером?»
– Кто говорит? – спросила я.
– Это мэр Вагнер, – ответил он.
– Ага. А я папа римский, – парировала я, решив, что это розыгрыш, и бросила трубку.
Рабби Грубергер подошел и спросил: