Данила взял в руку небольшую деревянную кружку, поднялся с лавки. Следом за ним встали со своих мест дружинники. В трактире как-то разом повисла мертвая тишина.
– За тех, кто не с нами, – коротко сказал Данила.
– За тех, кто лег навечно под кремлевскими стенами, – эхом отозвался Степан.
– За наших товарищей, – в один голос негромко произнесли остальные.
Тяжелый ритуал дружины… Слишком часто в последнее время приходилось произносить им эти слова. Слишком часто…
Выпили не чокаясь. Сели. Помолчали минуту. Всё. Исполнено как положено. Теперь время тризны. Хорошо, что девчонка на сцене с инструментом, может, сыграет что сообразно моменту.
Данила подозвал пацаненка-приемыша, сироту, которого приютил Барма. Дал берестяное колечко.
– Это тебе, – сказал он. И протянул еще одно. – А это отнеси той, что на стуле сидит. Пусть споет что-нибудь… – Он неопределенно покрутил пальцами в воздухе и, найдя слово, добавил: – Душевное.
Пацан кивнул, сбегал к сцене. Протянул девушке деньгу, сказал что-то. Та хмыкнула, покачала головой так, что мотнулась из стороны в сторону грива тяжелых волос, сказала тихо, но Данила услышал:
– Оставь себе. Так спою. За поминальные песни денег не берут.
Провела рукой по струнам и запела. Голос певицы был приятным, но в то же время в нем чувствовалась спокойная уверенность бывалого воина, не понаслышке знающего, что такое боль и смерть:
Ой, ты, коршун, надо мной не кружи,
Песню смерти мне напрасно не пой —
Ветер буйный, милый друг, укажи
Добру молодцу дорогу домой.
Ох, не ждали мы беды до поры,
Но нежданная приходит беда…
Налетела из-за черной горы
Ненасытных тварей злая орда.
Данила знал эту песню. Говорят, ее сложили еще до Последней войны. А еще говорят, что последняя строчка второго куплета менялась неоднократно. Враги-то были разные. А песня – одна на всех. И горе тоже одно на всех. Полной мерой, во все времена…
А мой милый ускакал далеко
На горячем беспокойном коне,
И не знает он, что льется рекой
Кровь горячая в родной стороне.
Где лежит твой путь, мой друг дорогой,
Где твоя непобедимая рать?..
Лишь успел бы буйный ветер степной