– У меня хорошая память на лица, да и имя ваше довольно примечательное, – говоря это, она улыбалась, прямо как тогда на бульваре. Я теперь понял причину той ее улыбки – она просто вспомнила мое имя.
– Вы будете смеяться, если я скажу, что мое детство прошло на улице Чапаева…
Она и в самом деле засмеялась, а потом извинилась и сказала:
– Надо же, какое совпадение! А то, что вы оказались в нашем городе, это тоже случайность?
– Нет, – я качнул головой и нахмурился (на эту тему мне совсем не хотелось говорить). Она продолжила свою работу, и на пол снова посыпались ошметки волос. Потом зажужжала машинка, а, когда снова установилась тишина, эта женщина, глядя на мое отражение в зеркале, как будто невзначай сказала:
– Меня, кстати, Владислава зовут.
– Впервые встречаю женскую форму этого имени, – небрежно проговорил я. – Вашим родителям не откажешь в оригинальности!
– Они умерли, – сказала, как отрезала, моя новая знакомая.
– Простите, – извинился я. Она же замерла с ножницами в руках, отрешенно глядя в какую-то даль, – видимо, в прошлое, где остались ее воспоминания о родителях. Потом она отошла в сторону и включила телевизор, которым пользовались в этом салоне те, кто там работал (правда, в то воскресное утро никого, кроме нее, я не видел). Вернувшись, ни слова не говоря, она снова принялась за дело. Вскоре начался выпуск новостей. Сперва показали главу государства – на его подмосковной даче, – тот что-то говорил (смутно помню), потом – репортаж, посвященный захвату заложников в театральном центре на Дубровке, – в те дни отмечалась очередная скорбная годовщина тех событий.
Когда начался этот репортаж, лицо Владиславы стало мертвенно-бледным, а ножницы в ее руке дернулись, и в первый раз она неосторожно вырвала клок волос из моей головы, что причинило мне боль.
– С вами все в порядке? – осведомился я, заметив ее странное выражение лица. Тогда она, ни слова не говоря, присела на диван, что стоял у стены напротив, и, не выпуская ножниц из рук, уставилась в телевизор, – и смотрела его, пока шел этот сюжет. Потом он закончился, а она взяла пульт, – звук и изображение тотчас пропали. Некоторое время женщина молчала. Я с удивлением глядел в зеркало на ее бледное лицо и видел ее глаза, в которых застыли слезы. Я не решался заговорить с ней, а потом она, опомнившись, взглянула в мою сторону, встала и продолжила стричь ножницами, пока не закончила. Мне было как-то неловко в этот миг.
Когда я встал с места, чтобы рассчитаться с ней, она взяла деньги и вернула сдачу, а потом скрылась за ширмой, что вела в какое-то подсобное помещение. В тот день я так и не узнал, что же было причиной столь резкого перепада настроения у этой женщины. Понял только, что это как-то связано с Норд-Остом. «Может быть, ее родители погибли там?» – думал я, возвращаясь к себе домой. Однако истину я узнал много позже…
Два месяца спустя необходимость постричься снова привела меня в ту парикмахерскую. На этот раз Владислава работала не одна,