Вот и школа…
Школа
Все двери и окна раскрыты настежь, во дворе валяются парты и столы, бумага и учебные принадлежности, на стенах висят изодранные карты и наглядные пособия. Весь пол усеян бумагой и залит чернилами. Среди бумаг на полу одна из сестер подняла портрет тов. Сталина и, заботливо свернув его, спрятала под кофточку.
Когда меня проносили через бывший актовый зал, я над возвышением заметил еще один большой портрет тов. Сталина. Внутри всё заныло от глубокой обиды и бессильной злобы: немцы выкололи на портрете глаза и чернилами пририсовали рога. На каждом шагу фашисты показывали всё наглее и наглее свой звериный облик.
Нас положили на голый пол, очень тесно, одного к другому. Вместо матрацев нам служили кому газета, кому карта, кому плакат. Мне стало окончательно ясно, что цена нашей жизни для немцев равна нулю и что мы для них являемся обременительным элементом.
В школе тихо. Смеркается. С улицы доносятся звуки аккордеона – фокстротики и какие-то фашистские песенки. Не хочется и слушать.
Вдруг с верхнего этажа школы донеслись звуки рояля. Аккордеон стих. До нас стали доноситься легкие звуки штраусовских вальсов; потом совершенно неожиданно несколько старых русских народных мотивов, долетя до слуха, каким-то родным теплом согрели душу. Игра вдруг оборвалась, минута молчания, и вот до слуха доносится музыка Бородина – ария князя Игоря. Кто-то играл с большим чувством. Звуки закрадывались в душу и будили ответные чувства, хотелось самому вторить Игорю:
«О, дайте, дайте мне свободу!
Я свой позор сумею искупить!
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недруга спасу».
Всё во мне переполнилось одним горячим желанием вырваться отсюда и бить, бить немцев без пощады. Но танцующие звуки аккордеона из-под окна грубо ворвались в родную мелодию, прервав и заглушив ее, вернули меня в мрачную действительность. Кругом стонали раненые и пахло гноем. Я впал снова в беспамятство.
24-е. Прихожу в себя от того, что меня кто-то тормошит: «Вставай, регистрация. Доктор будет делать обход».
Оглядываю своего соседа. Начинаю с ним разговаривать. Он пианист из Минска. Там у него жена и ребенок. Фамилию его не могу запомнить. Как-то на Т. Он еврей. Просит меня никому об этом не говорить. Я сначала не понимаю почему. Он объясняет: немцы уничтожают евреев, политруков и комиссаров. Без всякого разбора. Достаточно сказать: он еврей, он комиссар. Я дал ему слово.
Разговорились о музыке, потом перешли на литературу, так как это предмет для меня более знакомый.
Начинается обход…
Записывают все метрические данные и характер ранений. На перевязку не берут, так как еще нет материала. Прикрепляют двух сестер – Нину (фамилию не