сторон. Я помню лицо Ивана, когда он подполз ко мне из последних сил и закрыл своим телом меня повторно. Потом послышалась автоматная очередь. В такт этим звукам тело Ивана вздрагивало надо мной, словно кто-то дергал его с бешеной частотой. Те моджахеды, которые вышли в обход на нас сверху, видимо не ведали про эти ямки смертников под козырьком большого валуна, и поэтому не знали, что под Иваном есть еще кто-то. Они выдернули автомат из рук Ивана, и, как я понял, пошли вниз к своим. Я услышал только приглушенный удаляющийся крик на пуштунском: «Все, путь свободен! В живых никого». Тут Иван надо мной стал шевелиться. Изо рта у него капала кровь на мои руки, и при этом он стал шептать: «Ванечка, давай, ножками… давай, вставай…, ножками… вставай…». До того, как я потерял сознание после взрыва гранаты, у меня в руках была снайперская винтовка, а за спиной – автомат. Наверное, Иван их закинул в нишу под камень, когда перетаскивал меня, чтобы не оставлять меня без оружия. Когда же он подполз и закрыл меня, то и автомат, и винтовка стали не видны. Иван еле-еле встал на колени и, шатаясь из стороны в сторону, взял автомат. Послышалась очередь, затем еще одна длинная: Иван расстрелял в спину спускающийся отряд, который обошел перед этим нас. Опять начался страшный обстрел, а в автомате у Ивана закончились патроны. Я не все, что происходило тогда, видел глазами, поэтому частично сочиняю по тем звукам, которые я слышал, валясь в полубессознательном состоянии в яме. Так вот, Иван подполз обратно и взял снайперскую винтовку. В это время, так как моджахеды решили, что путь свободен, внизу, вдоль небольшой горной речки, уже шли мулы с притороченными «Стингерами». Иван стал стрелять по мулам, – как я потом узнал, – что привело на некоторое время в ступор душманов, так как два мула упали в бурное течение, и их стало сносить вниз. Видимо, часть людей из каравана бросились вытаскивать груз, а остальные с отчаянием обреченных бросились к нам. Нас уже ничто бы не спасло – они бы нас искромсали на части от злобы, но тут подоспела помощь: из-за гребня горы на низкой высоте выскочили друг за другом две пары МИ-24. В считанные секунды моджахеды, собравшиеся в кучу, были сметены огнем. Остались только те, кто спасал «Стингеры».
Я очнулся через неделю в самолете, на котором перевозили раненых из Кабула в Москву. Так пути наши с Иваном разошлись. Я слышал, что его лечили в Ташкенте. Знал, что ему дали Звезду Героя, чему я был несказанно рад: если не ему, то кому же еще? Можно было, конечно, потом его и разыскать, но для чего? Вспоминать тот бой мне никогда не хотелось и не хочется: кроме того, что я выжил, надо вспоминать и тех, кто погиб в том бою – все это очень тяжело. Да и тогда же не было таких средств коммуникаций, как сейчас. Писать письма? А куда? Пока мы лечились и приходили в себя, уже и страна стала постепенно разваливаться. Для меня, как офицера спецназа ГРУ, война продолжалась, только не в Афганистане. Слава Богу, что мои раны затянулись и меня не откомиссовали из армии. Я, кроме как, воевать, ничего же не умел….
– Постой, – сказал я, когда Олег замолчал. –
