Внезапно рухнувшая ночь тяжело нависает черной простыней над домом. Знаю, на юге всегда так бывает, но я отчего-то не в состоянии к этому привыкнуть. Вот, как ни старайся, не могу этого понять, а точнее, уследить, уловить, ухватиться за вечер – маленькую крупинку дня. Растянуть бы ее, как жевательную резинку без сахара, и рассмотреть под микроскопом со всех сторон. Тогда, может быть, хоть что-то стало бы понятней, ближе – проявился бы ощутимый контур чего-то постоянно ускользающего…
Но, наверное, вместе с ним исчезла бы и дымка таинственности – реализм прагматичной науки непременно убивает божественную романтику неполноты. Это как в школе: смотришь на уроке биологии через окуляр на стеклянную пластинку, а там – увеличенный в тысячи раз монстр. Тебе объясняют, что предъявленная гадина является простейшим микроорганизмом, откликается на такую-то кличку и в разрезе выглядит вот так, и тычут тебя носом в схему. И ты, косясь на это создание, невольно сравниваешь ее с собратом на плакате. И видишь – не похожи. Но все равно киваешь в такт учительнице, бубнящей заученный текст о важности этих «образований» для природы в целом, и, конечно, их месте в пищевой цепочке в частности.
А в голове у тебя мысли совсем другие: эти организмы живут, размножаются, питаются, воюют и умирают – и, по сути, ничем от людей не отличаются. Разве что размером, да внешним видом. И вот ты – такой же организм, и на тебя кто-то тоже сейчас в микроскоп глядит… что захочет с тобой, то и сделает. А ты, глупый, даже не подозреваешь о том, что и как на самом деле есть (кстати, равно как и твой меньший брат по участи). И вдруг такая тоска невыносимая накатит, что глядеть противно становится, и урок учить ни к чему… Черт бы побрал эту школу! «Знания умножают скорбь» – это ещё царь Соломон сказал.
Поглощенный раздумьями, я меряю свою крохотную времяночку шагами. Три вперед, разворот, три назад, ещё раз. Три вперед, разворот, третий назад и… И всё меняется в мгновение ока: земля взмывает куда-то ввысь, потолок обрушивается под ноги, а я сам со смачным звуком шмякаюсь на встающий на дыбы пол. Больно… В голове шумит, как во время прибоя на берегу – особенно здорово шарахнулся именно ей. Жизнь жутко несправедлива – ошибаюсь я целиком, а все удары на себя принимает моя самая слабая часть тела.
Окинув взглядом место происшествия, я понимаю, что послужило причиной столь резвого моего падения, и это заставляет меня рассмеяться, несмотря на боль. Оказывается, во всем виновата банановая кожура – ни дать ни взять штампованный кадр из немого кино. Комедия… Поужинал, а убрать за собой не догадался – результат налицо… Храните травмоопасные предметы в труднодоступном месте!
Сажусь, растирая ушибленный затылок, и чувствую, как под моими пальцами вырастает приличных размеров шишка. Угораздило же меня… Расскажу завтра об этом ребятам – будут ржать надо мной, как сумасшедшие. Представляю себе их лица… Да я бы и сам на их месте смеялся до колик.
Встряхнув головой, пытаюсь немного прийти в себя. Раньше я этого не замечал, но, оказывается, с этой точки открывается отличный вид – и в том числе прямо на соседский балкон, на котором как раз кто-то курит. Я вижу, как витает алый мотылек сигареты – на мгновение разгораясь и становясь ярче, он затем вновь блекнет, теряя насыщенность цвета… Интересно, видел ли тот человек мое эпичное падение? В любом случае, при всякой оплошности можно сделать вид, что все произошло не случайно, а было запланировано, сделано намеренно, как раз потому, что знал – за тобой наблюдают. Хорошая мина при плохой игре: с таким подходом все ошибки переживаются легче. Поэтому я с удовольствием корчу рожу в ту сторону – пусть, если что, будет в курсе, что и я тоже в курсе! Но, к моему глубочайшему сожалению, рожа выходит постная и скучная. Не так смешно ее изображать, как смотреть на это со стороны.
Вот, скажем, раньше была у меня подзорная труба. Давным-давно, ещё до школы. С виду простая, ничем не примечательная. Такие промышленность в то время, наверное, миллионами штамповала. Но для меня она представляла собой настоящее чудо, хотя на витрине магазина совершенно не казалась такой уж волшебной штуковиной, способной проникать сквозь пространство, заставлять приближаться отдаленное, показывать невидимое легко, как «свет мой зеркальце…». Однако, несмотря на всю свою прелесть, сие хитроумное устройство не пробудило во мне тяги к науке. И общие впечатления исследователя свелись к тому, что я помню, как выглядит укрупненная с помощью оптики сверкающая карта звезд, да, пожалуй, ещё занавески в окне напротив. Аллилуйя!
Не спеша поднимаюсь на ноги. Разноактивные мысли, мыслишки, мыслюшонки и мыслюшата ступают железными пятами, пятками, пяточками и пятенятами по плодородным равнинам моей памяти. Выписывая круги среди неразрешимых вопросов, спотыкаясь о выпуклости неприятных воспоминаний и задерживаясь подольше на позитивных моментах, они шуршат шелухой происшествий, обращаясь ко мне, как к равному. И меня это радует…
А на Севере сейчас белые, будто суфле, ночи… Солнечный диск, не торопясь, лениво уползает за «неровность вычурную крыш» на пару часов. А потом он снова будет медленно подниматься вверх, чтобы после