Это был первый раз на моей памяти, когда отец выглядел таким испуганным, однако сильнее всего в памяти отпечатались капающие на натертые до блеска полы капли крови…
… – Не смотри, Вэл, не смотри! – все-таки смог прокричать отец. – Да уведите ее кто-нибудь уже!
Меня схватили в охапку, заставив выронить холст, и отнесли наверх, а я даже тогда не просилась к матери, потому что больше всего хотела, чтобы это все оказалось страшным сном. Сидя на полу, я до крови кусала губы, осознавая, что мамину последнюю картину повредили, когда меня отвели в комнату. От этого я начинала плакать еще сильнее, размазывая по лицу слезы вперемешку с краской. Когда папа вошел, я сразу отметила, что он неестественно бледный, но отец все равно выдавил из себя искривленную улыбку:
– И что мама скажет, когда увидит тебя такую чумазую?
– Меня к ней пустят? – сдавленно пискнула я, шмыгая носом и окончательно растирая по лицу слезы.
– Пока лекарь не приехал, можешь к ней зайти, – заверил меня отец. – Только сначала надо умыться.
Папа старался говорить ровным голосом, но я все равно чувствовала, как тряслись его руки, пока он помогал мне привести себя в порядок. Я сама ощущала озноб от холода, боясь задать главный вопро: а доживет ли мама до приезда лекаря. Наш семейный доктор не проживал с нами постоянно, а обитал в Гасте – близлежащем городке, до которого было около четверти часа езды.
– С ней же все будет хорошо? – прошептала я.
– Ты, главное, ничего не бойся, доктор уже в пути.
Мама лежала на кровати, длинные светлые волосы в беспорядке разметались по подушке, а все тело колотило от лихорадки. Пока мы умывались, я смогла успокоиться, но, увидев мать, снова начала тихо всхлипывать. Обернувшись, я поняла, что отец вышел из комнаты, и мне оставалось только слушать частое и прерывистое дыхание, которое иногда переходило на хрипы. Я тихо-тихо подошла к кровати и присела на краешек, стараясь не потревожить маму. Она находилась в полубеспамятстве, но все равно смогла легонько сжать пальцы, которые я незадолго до этого вложила в свою ладонь. Я сидела и вглядывалась в бледное лицо с посиневшими губами и носом. Но даже в таком состоянии мама казалась мне очень красивой, потому что… Потому что это же моя мама, по-другому не могло быть.
Спустя некоторое время она провалилась в полусон-полузабытье. Тогда я все-таки решила попробовать исцелить ее рану. На тумбочке оставался острый нож, который я аккуратно разрезала бинты. Стоило снять повязки, как кровь потекла с удвоенной силой и нехорошо запузырилась. Кровь стекала по моим пальцам, а ранение все не затягивалось, как я ни старалась себе это представить. Впервые