Мы же, вчерашне прибывшие, сидели, смотрели исподлобья и не принимали всё это! Потом позвали Пахалкина, и всё повторилось с точностью до мелочей, а затем на сцену стали выволакивать солдатиков из соседней роты, и наши Деды, перейдя с авансцены в партер, принялись подтрунивать и ржать, пока Деды второй роты упражнялись в силе – семеро на одного. И никто не останавливал этот беспредел. Не было рядом ни офицеров, ни прапорщиков, ни защитников, ни друганов, ни даже просто трезво смотревшего на вещи Человека! Были две стайки зажатых в палатке Слонов и куча Подонков, поменявшихся друг с другом местами.
– Так, хватит ржать! – подал с улицы голос прапорщик Булин.
Он с вечера принял дежурство по столовой, но ему претило заходить в палатку не своего взвода.
– Всё, закончить приём пищи! – произнёс Шиханов и встал.
Он не стал дожидаться, пока на столах закончится уборка, а пошёл по проходу в сторону выхода.
– А чё, блядь, не едим? – Он обратил внимание на наши нетронутые подкотельники, в которых виднелась наваленная горкой каша. – Так, быстро рты открыли и сметали весь хлеб, и чаем запили!
Я хлебнул чая, но хлеб трогать не стал.
– Чё, – Кучеренко подвалил к столу и посмотрел на меня – брезгуем?! Литовских щей не хватает?! Жрите, что дают, другого не будет! Зима наступит – это тортом покажется!
И всё равно я не стал. Как вообще после всего этого можно есть?!
– Так, остатки пищи вывалить в котлы обратно и строиться, – скомандовал Кучер, – это касается молодых Слонят, слышишь, Куделин?!
Раздался дружный смех выходивших из-за столов Дедов и скрежет ложек по подкотельникам, чтобы избавиться от остатков несъеденной пищи.
Были в этой драме и зрители, вернее, молчаливые созерцатели, которые прятали взгляд и всё ещё горбились, стараясь отгородиться от всех собственной спиной – Фазаны, ещё вчерашние Слоны.
Из палатки мы с Димкой Смирновым выходили последними. Он приостановил меня до выхода из-под полога: «Саня, это они нам показывают, что с нами будет, если не подчинимся!»
– Понимаю, только тебе проще, а вот я ещё не готов! – Это не было моё внутреннее противостояние. Но просто, вот так вот на веру принять все эти удары и слёзы?! Всё казалось невсамделишным.
Уж если бить – то смертным боем, а не так, как это происходит в этой палатке, словно не по-настоящему и даже не для острастки! И вроде не злоба, а вымещение надуманной обиды, которой изливался каждый удар по телу испуганного юнца. Знаете, порой казалось, что вместе с подготовкой к службе в войсках их в Ферганской учебке подготавливали и к дембелизму, чего не было в нашей учебной дивизии, так как там неуставные взаимоотношения были замешаны больше на наставничестве, чем на беспределе.
Но всё же жути на нас нагнали!
Тело, не согретое изнутри пищей, приняло ночную прохладу почти сразу.