Семья Уорч жила на отшибе Канна. Люди этой деревни никогда не любили Уорчей, особенно женщин этой семьи, которых считали ведьмами и колдуньями. А мужчин клеймили прислужниками Тонта, бога болезней и мучений. Неблагодарные. На всё селение это была единственная семья, знающая лекарское дело и готовая безвозмездно помогать всем жителям Канна.
– А я давно говорил, что засуха в нашей деревни – заслуга Падмы. – Крикнул кто-то из толпы. В этот день старейшина решил собрать народ, чтобы решить, как справиться с непогодой. – Эта ведьма только делает вид, что помогает нам, а сама, поди, колдует у себя в сарае.
– Да, всё верно! Я вчера была у неё. Нима, доченька моя, захворала на днях, пришлось к ней тащиться через всю деревню, больше не к кому ведь! – В голосе женщины было столько ненависти и отвращения, будто она говорила не о том, кто помог её единственному ребёнку, а о рое медведок или дохлой мыши, – и застала её колдующей! Она жгла травы и что-то быстро шептала на непонятном языке. Точно говорю, она проклятия шептала!
Слова этой женщины вызвали шквал гневных слов в адрес Падмы. В толпе разгорелись споры, что делать с ведьмой. Одни желали ей смерти, призывая искоренить весь род Уорчей, другие же хотели просто изгнать всю их семью и вырезать у них на лбу знак прислужников тьмы, Лемму. Но их прервал пожар, неожиданно вспыхнувший в лесу.
***
Молодая девушка бежала от пожара к давно покосившемуся и заросшему лозой домику на опушке леса. Её глаза были полны первобытного ужаса и непомерной вины, а губы дрожали от попыток сдержать рыдания. Она постоянно спотыкалась о корни деревьев. Одежда на ней была вся порвана и измазана грязью, травой и пеплом. Ветки лиственных деревьев закрывали ей обзор дороги, из-за чего она снова и снова налетала то на камень, то на корни, а хвойные деревья царапали её, раздирали ей руки и лицо. Её дыхание давно уже сбилось, кислорода катастрофически не хватало, вдохи сопровождались хрипами, горло пересохло и жгло, а в боку болело так, словно его проткнули раскалённым железным прутом, а после несколько раз провернули. Девушке безумно хотелось остановиться, иногда казалось, что она всё равно помрёт в этом забеге с бушевавшей позади стихией либо от того, что её сердечко вот-вот разорвётся от погони, либо её поглотит пожар, заставляя страдать в агонии сожжения заживо. Ни то, ни другое ей не нравилось. Она всегда хотела нормальной жизни, возможно, даже уехать из Канна, но также она понимала, что нормальная жизнь ей не предначертана с самого рождения. Однако умирать в лесу, где её гниющее тело никто не найдёт, не похоронит со всеми почестями, чтобы в мире духов её приняли, ей не хотелось.
Ноги снова ослушались, и девушка чуть не упала. Её можно было бы назвать красивой, если бы не безобразные ожоги по всему телу, даже на лице. Уродливые узоры испещряли тело девушки с самого детства. Виной этому было проклятие, подаренное ей Корти, духом благородных путников и огня. Она абсолютно не умела управлять своей силой, каким-то чудом, ей, да и всей семье Уорчей удавалось скрывать этот дар от всех жителей Канна. Удавалось, но, пожалуй, до этого дня.
Наконец-то лес остался позади. Девушка выбежала на полянку и увидела перед собой забор родного дома. Сюда ещё не дошли ни пепел, ни дым, ни крик умирающего под огнём леса. Здесь царило то спокойствие, которое и должно быть в отчем доме. Мягкая зелёная трава уже покрылась вечерней росой. Где-то в хлеву промычала старая корова. Она уже давала мало молока, но убивать её родители не хотели, она спасала их в самые бедные моменты. Из трубы деревянного дома валил густой дым. Разжигать печь в такую погоду было сродни самоубийству, но надо чем-то кормить семью. Мама дома. Вот он, родной дом. Можно отдышаться.
Девушка торопливо дошла до полусгнившей калитки, ведущей на задний двор. Адреналин до сих пор плясал в крови, не давая чувству тревоги и страха выветриться из организма. Девушку всю трясло, проклятая вертушка, служившая замком, не хотела поддаваться, отчего чувство злости на весь мир потихоньку поднималось в девичьей душе. Скрипнула входная дверь дома, из которого вышла чуть полноватая женщина. Её лицо уже тронула злая старость, от чего у глаз начали появляться морщины, а некогда в густой чёрной копне появились первые серебряные волоски. На лице проступили капельки пота от приготовления ужина в такой жаре, а на фартуке простого сарафана застыли капельки жира и свиной крови. Стоило Падме увидеть свою дочь, ей сразу стало понятно, что случилось что-то очень ужасное.
– Сим! Что это с тобой? – Симона не отвечала. Наконец-то удалось открыть вертушку, и девушка на негнущихся ногах прошла вглубь двора, ближе к матери, то и дело отгоняя от себя собаку Ной, которая хотела поприветствовать свою хозяйку. Мама стала распаляться, тревога и нехорошее предчувствие только подливали масла в огонь. – О, Великая Хранительница, да что произошло, ты можешь сказать или нет? –Голос женщины приобретал гневные нотки, она была готова сойти на крик, однако понимала, что агрессия может только ухудшить психическое состояние своей дочери. Падма выдохнула и затем снова стала говорить. – Пойдём в дом, там всё расскажешь.
***
Весь вечер Сим рассказывала матери о том, как она