– С тобой дело другое, у тебя немецкие корни, ты сможешь написать об этой стране глубже.
Действительно, моя бабушка со стороны отца была немка, хоть и обрусевшая, да и позднее наша семья имела с Германией постоянную связь, мой дядя учился архитектуре в Карлсруэ и был обручен с немкой, а тетя два года проработала в горах на юге Германии в легочном санатории из тех, что описывали как Ремарк, так и Томас Манн; кто знает, может быть, именно поэтому я с первой же минуты, когда мы сошли в Гамбурге с самолета, почувствовал себя, как дома.
– Хорошо, я подумаю.
Рипсик отошла от окна.
– А это что за мазня?
На стене висела репродукция. Это был довольно типичный образец абстрактного искусства: трапеция неопределенного коричневого оттенка, окруженная полосами разных цветов, красной, желтой и лиловой.
– Судя по композиции, это Кандинский, – я уткнулся носом в подпись. – Да, точно так, Кандинский. Акварель, как я понимаю.
– Такие акварели моя бабушка тоже умела малевать. По-моему, это не искусство, а дизайн. И, кстати, плохой дизайн, посмотри, как небрежно закрашено пространство между линиями, краска везде выступает за края.
– Но несмотря на это, Кандинский – художник с мировой славой.
– Чихала я на его славу!
Рипсик презрительно повернулась к картине спиной. Я знал, что теперь последует: обмен мнениями на тему деградации современного искусства. Один мой приятель как-то сказал обо мне, что мои вкусовые предпочтения в области кинематографа остановились на французской новой волне, я рассматриваю это как комплимент; что касается отношения Рипсик к изобразительному искусству, то ее вкусы так основательно застряли на Ван-Гоге, что будь я художником, у меня наверняка возникло бы желание отрезать себе ухо. Кстати, в данном случае это тоже скорее похвала, потому что если уж быть откровенным, ничего достаточно важного двадцатый век к Ван-Гогу не добавил.
– Для меня вообще осталось непонятным, на основе чего одному художнику достается всемирная слава, а другому – никакой. Что это за критерии? Кто их вырабатывает? – напала Рипсик на воображаемых оппонентов, чьи точки зрения я иногда, к ее радости, стараюсь озвучивать.
– Наверно, критики, искусствоведы.
– Они не бескорыстны, поскольку заинтересованы в том, чтобы хоть кого-то восхвалять. Нет шедевров, нет хлеба. Широкая публика же вторит тому, что говорят так называемые «специалисты».
– Возможно, создатели абстрактного искусства просто предугадали сущность нового демократического человека. Демократия ведь