– Хенн, сначала садитесь вы.
– «Виктор»…
Внизу под собой я увидел желтое, наполовину убранное поле с ухабистой поверхностью. Мое внимание к нему привлек белый крест.[32] Поле и его окрестности казались пустынными. Ни ракет, ни сигналов. Никаких признаков жизни. Было ли оно все еще в немецких руках или же его уже заняли американцы? Ни Герберт, ни я не знали этого. Сейчас имела значение лишь одна вещь – это приземлиться любой ценой. Никто еще не мог оставаться в воздухе без какого-то ни было топлива, и мы не имели никакого особого желания стать первыми, кто попытается сделать это.
Я выпустил шасси, опустил наполовину закрылки и начал заход на посадку.
В это же самое время я подумал: «Эта взлетно-посадочная полоса может быть не длиннее 450 метров». По правилам любому пилоту Ме-109 в Германии запрещалось сажать свою машину на взлетно-посадочную полосу длиной менее 800 метров. Отлично, но, во-первых, я меньше всего хотел заботиться о соблюдении правил; во-вторых, я был не в Германии, так что я должен надеяться на Бога и быть начеку. Если я потеряю контроль над своим «ящиком» и сразу же заторможу, то со мной будет кончено. Я наверняка перекувыркнусь через капот и упаду в ложбину на дальнем конце поля.
Герберт продолжал давать мне советы:
– Петер, попытайтесь сесть точно у белого креста.
– Я сделаю все, что смогу. Я постараюсь.
Я продолжал размышлять и разговаривать сам с собой: «Совсем нет времени, чтобы валять дурака. Не смотри на проклятую красную лампочку, мерцающую на указателе остатка топлива. Ты должен приземлиться с первой попытки. У тебя, несомненно, нет достаточно топлива, чтобы выполнить другой заход, и ты рискуешь разбиться где-нибудь среди камней. Ты едва дотянул сюда. Ты не знаешь это поле. Предполагается, что здесь должна быть запасная взлетно-посадочная полоса, но это не причина, почему оно не должно стать кладбищем. Снижайся к выложенному мелом кресту и не тормози слишком резко».
У меня в ушах снова зазвучал голос Герберта: «Спокойно, Петер, спокойно».
Если бы только он держал свой рот на замке. Я не хуже его знаю, что должен спасти свою шкуру. «Мессершмитт» никогда не прощает плохого приземления. Одна ошибка, и ты у ворот рая.
Поле стремительно приближалось ко мне. Я поднял нос самолета вверх и начал боковое скольжение, чтобы снизить скорость. Указатель скорости показывал 180 км/ч, и теоретически все должно быть хорошо; если бы только все не было так плохо.
130… 120 километров в час… Самолет продолжал лететь, неуклюжий, как деревянная доска.
«Теперь ты видишь, Петер, как полезны инструкции, которые ты получал в летной школе. Теория очень хороша, но…»
Неожиданно я ощутил себя в высшей степени умиротворенным. А секунду спустя мне показалось, что белый крест собирается прыгнуть на меня. Самолет скользнул на крыло, началась тряска, колеса уже коснулись земли.