– Ардьял Цин Сюнзи, бывший визионист второго уровня? – спросил гость сильно искаженным голосом, с призвуками посвистывающего турбодвигателя и щелканьем водоплавающего беспозвоночного.
Точно кальмар, подумал Цин и кивнул.
– Зайдем, – внезапно сказал амбал, вдвинул Цина обратно в комнату, пролез сам, согнувшись почти в прямой угол, и запер за собой дверь – на замок.
В комнате воняло чем-то неопределённым и всеобщим; сквозь тонко прорезанные окна, почти закрытые металлическими ставнями, внутрь лился голубоватый тусклый свет. Валялись многоразовые бутылки, смята в хлам постель, дверь в туалет – сломана.
– Кто вы? – Цин нахмурился и забеспокоился.
А впрочем, ему было все равно. Хотелось… да ничего ему не хотелось.
– Сядем, – ответил пришелец и уселся на единственный стул.
– Да ладно, чего уже там, разрешаю, можете и присесть, – Цин развел руками и опустился на жесткую продавленную кровать. На пол глухо упало что-то грязное.
– Наша компания готова предложить вам работу, – сказал гость.
Цин вытянулся, расправил плечи и часто-часто заморгал.
– О, – выдавил он из себя, – только имейте ввиду: скидка на похорона уже всё, больше не предоставляется.
Цин никогда не давал скидок на похороны. Тем не менее он весь напрягся и как будто даже перестал дышать – последний раз ему предлагали работу года полтора назад. Хотя нет, тогда ему как раз перестали предлагать. Он все еще помнил того пузатого человечка с изжёванной болезнью кожей, свисавшей водорослями вдоль лица, и еще лучше помнил пощечины, которые тот с трудом пытался Цину выдать, оттащив его в какой-то коридор-кабинет. Человечек шипел и все время искоса поглядывал на удалявшуюся фигуру своего начальника, серого как асфальт.
Профессия визиониста, откровенно говоря, не поощряла насилия. Но визионист – художник, нервный, капризный и переменчивый, драчливый и редко в драках побеждающий. Художник, жаждущий придать миру неряшливому, потасканному и попользованному, форму более аккуратную и изящную. При помощи камер визионизации и голографических проекторов визионисты создавали в реальности прозаической, ветшающей и рутинной, новую – свежую, романтическую, насущную, но виртуальную, по большей части, а скорее, целиком и полностью фиктивную. Вместо огромных безыскусных прямоугольных небоскребов с помощью визионистских технологий выстраивали сияющие драгоценностями дворцы с колоннадами, росписью и башнями. Пошарпанные, корявенькие ипотечные домики чиновников среднего звена превращали в гламурные виллы «как у хозяев», постыдные забегаловки с немытым полом в сверкающие рестораны, а засвиняченные писуары в их туалетах блестели пользователям алмазными струями. Жалкие, выщербленные и потрескавшиеся стены старых домов для низших каст стыдливо прикрывали ослепительной цветастой рекламой с фальшивыми женщинами. Разбитые мрачные площади полнились розами, лютиками и птичками, а вывернутые наружу канализации текли реками пасторальными. Реками проецированного света, достаточно яркого, чтоб затмить своим сиянием неприглядную действительность. Но стоит сунуть внутрь руку, и магия рассыплется, а на пальцах останутся коричневые следы реальности, хотя кому какое дело – главное, ведь, красота.
Визионисты делились на классы, как и любое хаотичное общество, с десятого по первый, самый высокий, престижный. Впрочем, как и в любом искусстве Олимп занимали вовсе не лучшие, а скорее те, кто оказались в подходящей компании в определенный момент истории. По крайней мере, лучшим визионистом из тех, кого Цину довелось встречать, был щуплый очкарик четвертого уровня, пару лет назад простреливший себе голову из-за невозможности оплатить кредиты.
Второй класс, которому когда-то принадлежал и Цин, занимался по большей части уличным декором, превращая допотопные покосившиеся развалюхи в современные благовидные проспекты, заполняя поблекшую пустоту рекламой, деревьями, огнями ночных ламп. Но два года назад произошло непредвиденное. Переулок, который Цину заказали облагородить, ютился среди старинных, корявых и вонючих улиц, отделанных когда-то, пару веков назад, в стиле ретрокеанизма – с его пьяными косыми линиями, серыми тонами и камнями из металла, растопырено торчащими, как побитые зубы. Цин усердно повторил этот стиль в своем уголке, удачно вписав его в общую картину – мрачноватую, но не лишенную старинного очарования. У стоящего со стороны узенькой полоски парка и смотрящего на лесенку, взлетающую в кривом танце к небу под склоненными дугами фонарей, впечатление могло бы создастся более чем романтическое и в чем-то возвещённое. Но не у чиновников, конечно.
– Это что такое?! – дымил из ушей толстяк, швыряя быстрые косые взгляды на пробирающегося к нему начальника. – Что это такое, я спрашиваю?! Что это?! Что?!
После уже, на коленях поговорив с шефом, красный как кровь, он схватил визиониста второго уровня и поволок в свой коридор-кабинет, где долго и безболезненно хлестал по щекам, шипел и плевался, где кричал: «Что вы вообще сделали?! Я что вас просил сделать? Современно! Со-вре-мен-но! Понимаете вы