Даже ветер в поле понимает,
что пути нет для меня назад!
Мишень
На потеху чужому веселью
открываем подчас мы сердца,
и становимся лёгкой мишенью
в тире пошлости у подлеца.
Там стреляют отнюдь не по уткам,
и не прячутся за камыши.
В этом тире привычно ублюдкам
делать целью все тайны души.
Кодекс чести для них неприемлем:
преступая дуэльный барьер,
ложью едкой (покруче, чем хмелем!)
превращают все взятки – в мизер.
Портрет
(Вспоминая золотой век русской литературы)
Теряя голову и совесть,
познав презрения удел —
писал я роковую повесть,
где всё сюжет найти хотел!
Шальные мысли —
как на горе! —
предтечей
каверзных измен
влекли меня
в широко поле
для радостей
иных новелл…
Не знаю, право,
как признаться,
что много лет,
(вот, не секрет!) —
я не могу
налюбоваться
на Ваш
изысканный портрет!
Я Вас искал —
безудержно, безмолвно…
Найти не мог
(иль не умел!)
свой идеал…
И пусть мечтал о Вас
совсем не скромно,
но ныне – я душою
затвердел.
Я Вас любил…
Неистово и страстно,
и, встав
с надломленных колен,
без сожалений
и соблазна
покинул свой
греховный плен.
Я встретил Вас…
Вдруг всё былое
вмиг растворилось,
как туман —
открылось
небо надо мною
и Ваш портрет,
как талисман…
«Благодарю тебя, Всевышний…»
Благодарю тебя, Всевышний,
за то, что даровал прозренье
понять, что каждый час не лишний
на циферблате искупленья.
За то, что радость обретенья
в душе покоя и смиренья
дана Тобой нам во спасенье
в минуты алчного затменья.
Благодарю тебя, Всевышний,
за путь, который мне отмерил;
за счастье той поры давнишней,
когда часы свои я сверил.
Открытие
За углом у киоска с мороженым
я поднял воротник у пальто,
и смотрел на тебя завороженно,
разрывая билеты в кино.
Ты тогда мне казалась богинею:
Недоступной, как роза в саду…
А изящная длинная линия
твоих губ – предвещала беду.
Сбился шарф на груди растревоженной,
и уже ни к чему эскимо…
Я проникся печалью непрошенной,
когда ты надевала манто.
Я не думал о разнице в возрасте,
и о том, что ты шла не одна —
лишь мечтал о таинственном