Во взгляде матери проступила усталость.
– Мальчишка ты, кина насмотрелся! Он дела так устраивает, что потом по судам ходить незачем. Во всяком случае, это был он… – Мать резко оборвала разговор, и мы больше к этому не возвращались.
Итак, единственное, что мне осталось, – дарственная, заверенная тем самым Салевичем. «Мафиози». Если что, придется обращаться к нему. А у меня нет даже его телефона.
Маслянистый голос «товарища по работе» пресекает поток моих воспоминаний, вернув меня в квартиру госпожи Вилмы и в суровую реальность.
– Так что претензии кредиторов к этому дому, скорее всего, не последуют…
Поскольку я продолжаю молчать, он делает еще контрольный выстрел:
– С вашей-то стороны, надо думать, претензий тоже не последует?
Слова адвоката врезаются в мою голову пуля за пулей. А перед глазами дрожит какая-то розовая пелена, которая постепенно перекрашивается в темно-красное пятно, что я видел на фотографии у следователя с места убийства матери, а в ушах почему-то звучит сказанное матерью лет пять назад возле трапа самолета: «Тебе надо идти своей дорогой, в деловом смысле ты совсем не в меня».
– Конечно, – подтверждаю я. И кровавое пятно перед глазами растворяется. Масляный голос с нескрываемым облегчением подытоживает:
– Мы не сомневались, что вы хоть и человек молодой, но разумный… – И в трубке раздается прерывистый сигнал.
Я чувствую на лбу прохладную ладонь госпожи Вилмы и ухватываюсь за нее, как утопающий за соломинку. Лопнули все пузыри, все оказалось только пузырями. Пузырь премии, пузырь моей легкой… легкой жизни. Я любил пускать такие мыльные пузыри в детстве вместе с госпожой Вилмой, которая и теперь рядом со мной. И я начинаю возвращаться на землю.
Вот уже час я сижу в клубном кресле госпожи Вилмы. Она подливает мне чай, я выпиваю его и снова молчу. Вода вокруг меня смыкается и темнеет, я погружаюсь все глубже и глубже, и тут меня пронзает откровение: кислородного баллона со мной нет. Фобия, мучившая меня, когда я только начал нырять. Я собираюсь с силами, возвращаюсь, чувствуя себя выжатым как лимон. Госпожа Вилма делает вид, что не замечает, как я беспомощно барахтаюсь и хватаю ртом воздух. Она подходит к тому самому несчастному окну, затем оборачивается ко мне и улыбается.
– Гол как сокол?
– Да. Похоже, они меня кинули… – Сам удивляюсь, каким твердым и низким голосом, почти басом я это произношу. – Правда, у меня еще остается дом в Межапарке.
– Попробуй увидеть во всем и хорошую сторону. Если бы она тебя втянула во все это, ты, возможно, лежал бы теперь в могиле рядом с ней. А так ты жив, молод, и к тому же у тебя есть дом! Это большое богатство. Как мать при жизни она не сумела дать тебе главного – хорошего воспитания, что было необходимо, она не создавала необходимых и посильных трудностей. Зато ее смерть подарит тебе их с лихвой. Из пуховой постельки