Какой-то парень в кабинете не мог выдавить пару капель в стакан, зассывая пол. Всю компанию на лавочке неслабо колотило, они явно передознулись «солями для ванн» и теперь беспрестанно дергались мелкой судорогой, и тот, кто переставал тонуть в полу между коленок, вдруг резко очухивался и начинал озираться так, что смело мог быть использован в качестве иллюстрации к слову «страх» в толковом словаре. Они напоминали заводные игрушки в витрине «Детского мира». Только заводка заканчивалась – они исполняли свой танец все менее и менее отчетливо. Маленькая, коротко стриженная брюнетка с бандажом на шее вылупилась на стену напротив, нам всем было не до оральных ласк.
Я ждал, пока все они пописают, целую вечность. Каждого из них брали за руки двое ментов и вели туда, где на них орали – ведь почти все без исключения отливали на казенный пол, мимо указанной цели. Затем проводили меня, врач произнесла мое имя и уже заполнила лист.
– Это я.
– Стаканчик возьмите на тумбе и вот в тот угол, за ширму.
– Я отказываюсь от прохождения медицинского освидетельствования.
Нарколог безразлично ответила:
– Ну, это ты товарищу сержанту объясняй, только не в кабинете.
– Не понял, – сказал мне в коридоре тот легавый, что был поменьше, он же, по словам наркологички, «товарищ сержант».
– Нет желания, – сказал я.
– Ну что, поедем на пятнадцать суток, за это время появится у тебя желание, как думаешь?
– Пятьдесят первая статья конституции, слышали? Отливать в стаканчик душа не лежит.
Тогда он сказал мне на ухо:
– Давай по-хорошему: ты проходишь освидетельствование, я пишу административный рапорт о правонарушении, о постановке на учет в диспансер, если тест что-то выявит. Если ничего не употреблял, чё ты моросишь? Альтернативные варианты тебе не понравятся, они никому не нравятся…
Мент уже знал, что у меня нет денег, нужно было согласиться – чем больше времени они на меня тратят, тем решительней и жестче будут их действия, вплоть до действий по букве закона. За смену ему нужно было несколько составленных протоколов на таких, как я, и, конечно же, несколько не составленных, где все стороны разошлись бы полюбовно. Все это читалось в его уставшем взгляде. Его лицо смотрелось как маска из папье-маше, на которой румяна скрывали швы. Я знал: когда он разозлится по-настоящему, румяна спадут и я увижу всю боль, которой он готов щедро делиться. Я закрыл глаза и прислонился к стене.
– Ну, смотри, – процедил