А мужу Ольги, молодому князю Игорю, повезло: он сумел ускользнуть в густом тумане, укрывшем море и берег, от кораблей византийских и, вернувшись в Киев, занял стол своего отца. Да видно боги не простили ему злодеяний, свершенных на греческом берегу: ничем другим нельзя объяснить его гибель через три года после похода на Византию от рук деревлян, его данников.
Осталась княгиня Ольга одна с малолетним сыном Святославом на руках. Без войска, без опоры. С той поры наложил Хазарский Каганат свою тяжелую когтистую лапу на Киевскую Русь, беря с нее уже не обычную десятину, а две трети дани, собираемой с подвластных ей племен и народов, оставляя Ольге на собственные нужды жалкую треть. Каждый год требовал каганбег Хазарский воев в свое войско, и гибли мужи русские на чужой стороне, тем самым укрепляя Каганат и ослабляя собственною вотчину. И все меньше оставалось на Руси обученных и закаленных в битвах бойцов, чтобы защититься от этого произвола. А еще тяжкие унижения и издевательства, контроль за каждым шагом и словом, опасность быть убитой или потерять сына – и Ольга, отвезя сына на север, покинула Киев, перебралась в Вышгород. В нем княгиня чувствует себя в относительной безопасности: за ворота крепости наместнику хазарского царя Иосифа, сидящему в Киеве со своей стражей, хода нет.
«Доколе же терпеть, господи?» – тихо шепчет княгиня Ольга. Она крестится, вздыхая украдкой, чтобы никто не заметил ее минутной слабости.
Глава 3
Молодой стольник по имени Отич, человек грамотный, учившийся шесть лет в Царьграде и там же принявший христианство, а с ним имя Никифор, но лишь среди единоверцев откликающийся на новое имя, – как, впрочем, и княгиня Ольга на свое новое имя Елена, – ведающий делами княгини, оторвал ее от дум и доложил, что из Киева прибыл человек от наместника каганбека Хазарского.
– Что ему надо? – спросила Ольга, поворачиваясь к своему слуге.
– Он не сказал, княгиня. Но это тот же иудей, который был у тебя прошлой зимой. Имя ему Аарон раб-Эфра.
Лицо княгини окаменело, губы плотно сжались. Она хорошо помнила этого иудея. Помнила его черные большие глаза, помимо воли притягивающие ее взгляд, его блуждающую улыбку, то возникающую в зрачках острыми лучиками света, то на пухлых губах снисходительной ухмылкой, то проскальзывающей в речах запутанным сочетанием слов, то в плавном движении руки. Его глаза завораживали, журчащая речь путала мысли. Княгине казалось, что сам дьявол в человеческой плоти