– Фу, Зина!.. – застрадала Эмма Григорьевна. – Неужели нельзя без жлобства?..
– А что, не так, что ли? – не смутилась Зинаида Михайловна. – Ну что ты в жизни видела, кроме своего тромбофлебита?.. А тоже мне – рассуждает о загранице!..
– Потому что я бывала за границей!.. – запальчиво отпарировала Эмма Григорьевна. – В Болгарии. По турпутевке. И представь себе, не потрясена!..
– Правильно!.. – согласилась Зинаида Михайловна. – Ты бы еще в Пензу съездила!.. Болгария – это ж соцлагерь!.. Братская страна!.. Что ты там увидишь?..
– Не будем спорить!.. – примирительно сказала Эмма Григорьевна, хотя по всему было видно, что ей хочется именно спорить. – Но почему нужно покидать родину?.. Человек должен жить там, где он родился!..
– А почему бы не допустить простую мысль, Эмма Григорьевна? – Толик отхлебнул из кофейной чашки. – Что никто никому ничего не должен?.. Человек живет однажды!.. Так пусть он живет, как ему нравится!..
– Это опасная доктрина, Толечка! – Эмма Григорьевна заполыхала, как печка, в которую плеснули керосину. – А вдруг все захотят уехать на Запад?.. Кто же тогда останется?!.
– Умные уедут, дураки останутся… – мрачно отозвалась Зинаида Михайловна. – Вроде нас с тобой. Чтобы было на ком воду возить!..
– Все не уедут!.. – меланхолически сказала Нина. – Да и на черта мы там нужны?.. Мы и здесь-то никому не нужны, а уж там…
– Ладно, пусть у нас плохо!.. – Эмма Григорьевна сделала тактический маневр. – Но тогда тем более грешно уезжать!.. Надо не бежать от трудностей, а преодолевать их!..
– Вот и преодолевайте!.. – миролюбиво сказал Толик. – Ходите на собрания, на демонстрации, на субботники!.. Славьте, пойте, стройте!.. А я не хочу преодолевать трудности!.. Не хочу, и все!..
…В толчее шереметьевского аэропорта Толик совершенно растерялся – он то подолгу торчал у центрального табло, мучительно пытаясь сообразить, почему там нет нужного ему рейса, то, путаясь в сумках и чемоданах, панически метался по залу, выспрашивая встречных, где ему следует проходить таможенный контроль…
Тут была другая, незнакомая Толику Москва, страшно далекая от той, в которой он худо-бедно, но чувствовал себя хозяином. Эта другая Москва говорила по-английски, по-французски и по-немецки, она шуршала декларациями, загранпаспортами и валютой, она пахла духами, ликерами и виргинским табаком…
Вот октябрятской поступью протопала японская делегация. Они шли слаженно и организованно, держась строго в затылок друг другу, и у Толика осталось впечатление, будто мимо пронесли глянцевую групповую фотографию…
Вот величаво проплыли два арабских шейха. Гордые, надменные и молчаливые, они отрешенно смотрели вдаль и покачивали в такт ходьбе головами, словно передвигались не с помощью собственных ног, а ехали на верблюдах…
А вот веселым разноцветным табунком проскакала скандинавская семья. Папа, мама и двое ребятишек – все в чем-то немыслимо ярком,