Заседания нашей с бабой Лёлей Думы проходили на кухне со всеми парламентскими атрибутами – дебатами, прениями, выступлениями спикеров и голосованием. Например, я очень любила бабылёлины блины и ела бы их каждый день. Да кто бы их не ел! Тонкие, с кружевными хрупкими ободочками, ароматные, они подавались с пылу-с жару, прямо со скоровороды. Я, дождавшись первого блина, обжигаясь и дуя, сворачивала блин вчетверо, макала его в растопленное подсоленное (!) сливочное масло. Блаженство.
Но вот ведь какая беда – возиться с блинами ежедневно бабушка никак не хотела. Наши дебаты по этому поводу выглядели примерно так: «Ба-а-аб, блинов сделай, есть хочу-у-у!» – «Глазунью пожарь да и ешь!» – «Нет, ну ба-а-а-ба-а-а, блинов сделай, я есть хочу-у-у!» – «Каша есть в холодильнике, погрей да ешь!» – «Ну ба-а-а-ба-а-а, я блинов хочу!» – «Ну щай (чай) пей!» – это была точка в переговорах. Она принималась большинством бабушкиных голосов. Такие диалоги повторялись регулярно, но перехныкать бабушку было невозможно.
Но примерно раз в неделю сердце мое ёкало, и я каким-то внутренним зовом была влекома на кухню, где баба Лёля молча заводила блины. Тогда, счастливая, я с разбегу утыкалась в бабушкин пахнущий самой вкусной на свете едой фартук, обнимала её, бежала за стол и начинала ёрзать в ожидании первого блина. В этот день никто никому не зубатил – это точно!
«Ужахнуться» – ужаснуться. Бабушка с упорством меняла или отменяла в словах гласные, согласные, просто буквы, так же вольно менялось ударение. Пример тому – «мусорка», это машина-мусорка, которая приходила во двор в строго определенные часы. Баба Лёля жила в комнате с южным балконом, мама с папой – в комнате с северным. Бабушка отвечала за оповещение о приходе мусорки. Услышав гудок машины, баба Лёля исправно возвещала: «Нинка! (или Ирка!) Мусорка пришла!».
Или вот ещё – «Трахмал». Почему крахмал приобрел букву «Т», неведомо никому. Но переделать бабу Лёлю было невозможно.
«Артисс, коммунисс, активисс» – все без «т», но два последних – исключительно положительные люди.
«Он» – догадываетесь, кто это? Например, без предисловий: «Он сегодня во сколько придет? Скажи, надо в дровяник сходить». Мама не переспрашивала.
Ну и, наконец, «голяшки голые» – это про отсутствие теплого белья под юбкой или платьем у меня или у мамы.
«Я туда не сяду!» – это ответ на вопрос: «Баба, ну скоро?!». Вопрос задавался про обед (ужин, блины, пироги, любое бабушкино долгожданное творение на кухне). Ответ был всегда один и тот же. И обозначал он, что бабушка не в силах повлиять на предопределение, на агрегатное состояние вещей в природе, на проверенную поколениями скорость приготовления пищи.
Бабушкины пироги до сих пор не может повторить никто, даже я, часто присутствовавшая на всех